Ниже по течению, завывая, носились моторки. Люди на них цепляли баграми всплывающие тела оленей и волокли их к берегу. На берегу оленям рубили головы, снимали шкуры, потрошили. Скользя по крови и кишкам, ходили пьяные забойщики и весело смеялись чему-то. Выстрелы гремели не переставая. Это был большой забой, организованный по присланной из губернского центра телеграмме — «О необходимости увеличения заготовок мяса диких оленей».

Вниз по серой реке медленно плыла черная баржа. На ней кучами были свалены красные оленьи туши. По бортам баржи в реку стекала кровь. На берегу валялись сотни оленьих голов и смотрели в светлое северное небо мертвыми глазами…

Тася закричала и проснулась. Её осторожно тряс за плечо Николай Степанович.

— Требуется серьезно посоветоваться… — тихо сказал он.

— Надо девку спасать, — еще тише сказала Зинка. — Нехорошее она задумала. По глазам видать.

— Этот… Так и не пришел, — добавил Николай Степанович.

— Где он? — с трудом открыв глаза, спросил врач.

Прижимая руки к животу, он, скорчившись, лежал на полу у порога Яшиной комнаты. Рядом, тоже на полу, прислонившись к стене, сидел Яша. Из уголка разбитого рта у него стекала кровь.

— Вы живы, Виктор Афанасьевич? — удивленно, но как-то безразлично спросил Яша.

— При… при-бли-зи-тельно.

Врач попытался приподняться, но боль свалила его, и он на короткое время потерял сознание.

— Он сказал, это я убил вас…

— Не соответствует… действительности.

— А его «под вышку подвел». Значит, на мне трое.

— Почему трое?

— Вы, он и она. Он не Гриша. И никогда не был. Поэтому она тоже… когда узнает.

— Где он?

— Не знаю. Ушел. Он меня бил. Ногами.

— Ничего. От этого… не умирают. Как врач тебе… Куда ушел? Все закрыто.

— Не знаю. Я тоже хочу умереть. Чтобы они жили, я должен умереть. Тогда они поверят. Понимаете? Если бы я не пришел, а сам был живой, тогда одно. Если я не приду, потому что умер, совсем другое. Я должен… Понимаете, Виктор Афанасьевич?

— Ерунда. Ничего ты не должен. Возьми в кармане ключ… Наталья забыла… Пусть уходит. Нечего ему тут… Все-таки больница… Возьми, возьми.

Яша достал из кармана врача ключ.

— Знаешь, чего хочется? — с трудом сказал врач. — Вспомнить «чудное мгновение». Как у Пушкина.

— Если вспомните, расскажите мне.

Некоторое время они молчали.

— Не фига… — прохрипел врач. — Ничего не… вспоминается.

— Мне тоже.

— В шестой день Бог, кажется… дал маху. Не надо было ему ерундой заниматься.

— Они тоже умрут.

— Кто? — с трудом спросил врач. Сознание уходило от него, и он изо всех сил цеплялся за далекие Яшины слова.

— Они ждут, а придет он.

— Не надо… Не надо, чтобы он пришел. Приходить должны хорошие люди…

Врач вдруг необыкновенно отчетливо увидел операционную. Девочка протянула ему руку. С огромным трудом он протянул ей свою. Она засмеялась, спрыгнула со стола и, не отпуская его руки, повела за собой. Он сделал шаг-другой… И они растворились в ослепительном свете…

Зинка, Николай Степанович и Тася подошли к Вере. Та лежала, отвернувшись к стене. Николай Степанович и Тася были уже одеты. Нина Тарасовна, тоже одетая, стояла у дверей.

Зинка потрясла Веру за плечо. Та испуганно села, сорвала наушники.

— Пришел?!

— У нас к тебе предложение, — сказала Зинка и оглянулась на Николая Степановича. — Чего стоишь? Говори.

— Такое дело… Решил я тут координальный жизненный переворот совершить в связи с последними открывшимися обстоятельствами. Правильно Зинаида Федоровна соображает — рано еще помирать. Еще, вполне возможно, в другую сторону все повернется. Даже обязательно должно. Поэтому делаю тебе серьезное предложение: согласная на мою фамилию перейти?

— Замуж, да? — спросила еще не разобравшаяся толком в происходящем Тася.

— Тьфу! — даже испугался Николай Степанович. — Не поняла, что ль, ничего? Замуж — это я тебя скорее позову. Больно уж ты горячая. Самый раз для моего радикулита. А её в дочки. Или во внучки, как пожелается.

Он осторожно присел на кровать рядом с Верой.

— Все, что есть в хозяйстве, на тебя запишу. Будешь вполне самостоятельной женщиной.

— Зачем это вам? — спросила Нина Тарасовна.

— Очень даже просто. Человек должен существовать для чего-то.

— Всю жизнь для чего-то, — не унималась Нина Тарасовна. — Для чего-то, для кого-то… Да просто жить! Дышать, ходить по траве, читать книги…

— Дышать, ходить и коровы могут. А человек должен со смыслом существовать.

— Смысл в том, чтобы жить, — не соглашалась Нина Тарасовна.

— А жить, чтобы смысл был. Ну как, согласная? — повернулся он к Вере.

— Не знаю… — прошептала растерявшаяся Вера.

— Вот дурья башка, прости меня, Господи! — не выдержала Вонючка. — Тебе куда идтить-то, как на ноги встанешь? Некуды. А тут тебе полное обеспечение.

— Не сложится — уйдешь, никто держать не будет, — добавила Зинка.

— Я тоже с вами пойду, — улыбалась Тася. — По хозяйству помогать буду.

— Договорились, собирайся, — продолжал Николай Степанович уже более уверенно. — Поначалу к знакомому моему, он тут неподалеку проживает. Погоду переждем, подкрепимся, чтобы ветром не качало, и — ко мне. Женщина вон правильно говорит — уходить отсюда надо.

— Вставай, вставай, — тянула Веру Зинка. — Я заговор крепкий наложила, оклемаешься. Человек он, сразу видать, бескорыстный. Пригреешься, отойдешь, а там сама решай, что и как.

Вера осторожно встала. Слабое подобие улыбки болезненно искривило обескровленные губы.

Неожиданно поднялась и засобиралась «покойница».

— Гришка-то дурной, — виновато сказала она. — Начни звать, ни за что не пойдет. Подумает еще, что видеть его не желаю. Пойти, показаться… С виду — слова лишнего не скажет, а внутри ласковый…

— Лучше бы не надеялась, — сказала Зинка. — Яшка от дурости своей придумал…

— Нет! — «Покойница» даже рукой махнула. — Он точно что-то про Гришеньку знает. Я вот так вот чувствую…

— Туман-то какой пришел… — сказала Вонючка, глядя в окно. — Ничего не видать.

— Туман хорошо, тепло будет, — радовалась Тася.

— Как я соскучилась по солнцу, — подхватила Нина Тарасовна. — Кажется, выгляни оно — и все пройдет. Загадаю… Если сегодня выглянет солнце, все будет хорошо.

— Судьбу попусту пытать — споткнуться можно, — неодобрительно проворчала Зинка.

— Не судьбу. Просто загадаю. Дождь надоел. Ну что, все собрались? Присядем перед дорожкой…

Все сели. И тут дверь резко распахнулась. На пороге стоял человек с автоматом. Судя по всему, он слышал последние слова разговора.

— Дорожка у нас теперь общая: повезет — подорвем, обломится — на тот свет без пересадки.

— Никак попутчик? — пытаясь разглядеть лицо вошедшего, шагнул к нему Николай Степанович.

Человек дернул автоматом:

— Стой, где стоишь!

Тоже пригляделся.

— Оклемался, дубарь? Ну ты, дед, даешь! И сразу по бабам. Недаром тебе столько цацек на клифт навесили. Герой.

— Кепчонку-то верни, на том