Дегаев был главный агент-провокатор, завербованный Судейкиным. Запутавшись в предательствах, Дегаев сам открылся лихим убийцам-народовольцам и продал им шефа. Народовольцы (во главе с Г. Лопатиным) Дегаева помиловали, хотя у него на совести была куча трупов, и отпустили его в Америку, где он стал профессором математики и творил добрые дела. Позднее точно так же отпустили славные боевики-эсеры агента полиции, своего гнусного вождя Евно Азефа. Похоже, что у ревруководства всегда была на уме одна забота — уберечь свой престиж, а на собственное рядовое быдло, на идеалистов-мучеников им на самом деле было начхать. В России же «дегаевщина» («провокация», предательство) прижилась надолго, а отцом ее как раз и считают великого сыщика Судейкина. 18 декабря 1883 года вице-президент Русского Императорского исторического общества А. Половцев писал в связи с гибелью Судейкина: «Судейкин был выдающаяся из общего уровня личность, он нес жандармскую службу не по обязанности, а по убеждению, по охоте. Война с нигилистами была для него нечто вроде охоты со всеми сопровождающими ее впечатлениями. Борьба в искусстве и ловкости, риск, удовольствие от удачи — все это играло большое значение в поисках Судейкина и поисках, сопровождающихся за последнее время чрезмерным успехом».

Оно и правда ведь — «поиски» Судейкина и его провокатора-агента Дегаева внесли разруху и панику в ряды кровожадных народовольцев, дали впервые после гибели Александра II некоторое успокоение и передышку его сыну, новому русскому императору. Опьяненный этим успехом, плоды которого пожинали директор Департамента полиции В. К. Плеве и министр внутренних дел граф Д. А. Толстой, блестящий игрок и авантюрист Судейкин замышлял, похоже, всяческие коррективы к несправедливостям судьбы (в том числе и убийство самого министра Толстого). Он вообще не лишен был высочайших амбиций, а лишен был излишней щепетильности. Ну, а кончилось тем, что и Плеве, и Судейкин были преданы и убиты ими же вскормленными провокаторами (Дегаевым и Азефом). И все же короткий (двухлетний) срок службы Судейкина в столичном Охран ном отделении эксперты считают блистательным. Г. П. Судейкин оказался мастером сыска, истинным новатором и изобретателем, ловцом душ. Даже вполне недружелюбные описания попавших в его кабинет арестованных народовольцев свидетельствуют о незаурядности этого человека. Вот как вспоминала такую встречу с Судейкиным народоволка П. С. Ивановская: «Большого роста, атлетически сложенный, широкоплечий, с выей крупного вола, красивым лицом, быстрыми черными глазами, весьма развязными манерами выправленного фельдфебеля — все это вместе роднило его с хорошо упитанным и выхоленным жеребцом. По-видимому, отличная память и быстрая усвояемость всего слышанного дали Судейкину возможность выжимать из разговора с заключенными… много полезных знаний для своего развития и своего служебного положения. Сам он говорил, что политические впервые его познакомили с учением Маркса… Речь неслась, как бурный поток, перескакивая с одного предмета на другой без всякой связи. Имена великих людей, гениев стремительно неслись с жандармских уст. Упоминались К. Маркс, Маудсли, Дарвин и, наконец, Ламброзо. Последним он пользовался для доказательства той истины, что все люди одержимы безумием и нет правых и виноватых. „Во главе русского прогресса, — ораторствовал Судейкин, — теперь революционеры и жандармы! Они скачут верхами, рысью, за ними на почтовых едут либералы, тянутся на долгих простые обыватели, а сзади пешком идут мужики, окутанные серой пылью, отирают с лица пот и платят за все прогоны“».

Сколько бы ни иронизировала грамотная народоволка, образ жандарма вышел незаурядным. А иных из своих подопечных Судейкин умел и вовсе очаровать. По свидетельству Веры Засулич, младший из братьев Дегаевых считал Судейкина «умным, смелым, изобретательным»:

— Сколько бы он мог сделать, если бы был революционером! — помечтал раз Володя…

Судейкин в истории российской тайной полиции сыграл, конечно, более заметную роль, чем позднее его сын в истории искусства. После гибели Судейкина-старшего руководить русской тайной полицией в Париже отправился лучший ученик Судейкина зловещий Петр Иванович Рачковский, ставший крупнейшей фигурой русского сыска. Что до провокации, то ее традиция так прочно вошла в обиход русской тайной полиции, что одной из первых (и весьма успешных) заграничных акций ее наследницы — ОГПУ стала знаменитая провокация «Трест», пронизавшая своей сетью всю тогдашнюю эмиграцию. Неудивительно, что подручные Рачковского (и компилятор «Протоколов сионских мудрецов» Матвей Головинский, и сыщик Бинт) пригодились большевикам после октябрьского переворота. Ну, а в целом ни гениальные сыщики, ни безудержные террористы, ни даже последние, совершенно выдающиеся государственные деятели империи (вроде Витте, Столыпина, Кривошеина) не могли спасти от краха державу, неудержимо катившуюся под откос. Но пока — в самый канун ее гибели — пышно расцвело в российских городах искусство, и к нему потянулся едва подросший сын зверски убитого жандармского гения Георгия Судейкина, унаследовавший от незаурядного отца немало талантов и страстей.

Поскольку самое зачатие Сергея Судейкина связано было с тайнами полиции и неотступными кровавыми угрозами «друзей народа», тайным является даже место его рождения: одни источники указывают на Петербург, другие — на усадьбу в Смоленской губернии, где и прошло его детство. Это уж позднее вошла в его жизнь Москва…

Наверное, юный Судейкин не хуже писателя Феликса Лурье знал ужасные подробности отцовской гибели, но помалкивал. Да, может, ему и не льстило родство со знаменитым царским жандармом, так что даже отчество — Георгиевич — он сменил на Юрьевич. И вполне вероятно, что кровавые эпизоды семейной истории маячили в сознании чувствительного подростка уже и тогда, когда он занялся искусством, что это именно они делали его творения и загадочными, и скептическими, и страшноватыми (все это, на его удачу, не противоречило эпохе и моде).

Пятнадцати лет от роду Сергей Судейкин поступает в знаменитое Московское училище живописи, ваяния и зодчества, куда вскоре приходят такие преподаватели, как Паоло Трубецкой, Серов и Коровин. Да и друзьями Сергея были в училище не абы кто, а будущие знаменитости вроде Михаила Ларионова, Павла Кузнецова, Николая Крымова, рано погибшего друга его Коли Сапунова и всех пережившего Мартироса Сарьяна. С Колей Сапуновым Сергей оформлял спектакли для оперной антрепризы Мамонтова в «Эрмитаже» еще на первых курсах училища. Это было раннее начало, характером своим (и всей атмосферой мамонтовского кружка) во многом определившее последующую карьеру.

В живописи юный Сергей Судейкин делал большие успехи, и соученик его Н. Феофилактов, снимавший с Судейкиным одно ателье, писал в 1899 году их общему другу Анатолию Арапову (все будущие «голуборозовцы»): «Ты не можешь себе представить, Анатолюшка, до чего сильно начинает проявляться творчество Сережи. За последние дни он дает такие эскизы, что их прямо можно поставить в ряд первоклассных вещей. И, странное дело, вопреки своей болезненности, его эскизы наполнены такой выпуклой, кипучей жизненностью, что производят очень сильное впечатление…».

Ученье, впрочем, тянулось долго: отчасти из-за путешествий на Кавказ и в Италию, из-за отпусков по болезни, из-за перемены увлечений, из-за женитьбы и влюбленностей, но отчасти также из-за мелких инцидентов, не вполне, впрочем, случайных. Хотя никому не известно о тех годах жизни Судейкина слишком много (даже и Н. Н. Евреинову, специально собиравшему материал для очерка о работе Судейкина в театре), широко известен эпизод 1902 года, когда Сергей Судейкин и Михаил Ларионов были на год исключены из училища за то, что показали на конкурсной выставке училища «картинки непристойного содержания», принадлежавшие вдобавок к «отрицательным направлениям» в искусстве.