Заки кивнул.

– Что будете есть, мистер изгнанник? – спросил он, пытаясь сменить тему.

– Я не голоден, – ответил я. – Хлеба хватило.

– Не голоден, – повторил он, кивнув. И продолжал играть незажженной сигаретой.

Меня охватило желание оказаться где-нибудь в другом месте. В безопасном месте. Без коммов я чувствовал себя голым и уязвимым. Раньше, когда накатывало уныние, я отвлекался на игры, или смотрел глупые ролики про премию Дарвина, или просто погружался в работу. Засолка обычно подбадривала меня, потому что заставляла думать, как пятилетний ребенок. Я испытывал извращенное наслаждение, запутывая аппов, которые, вероятно, в целом были гораздо полезнее меня. Можно ли радость, с которой я смотрел на их мучения, назвать злорадством? Не думаю. У нас устанавливаются такие тесные связи с аппами, что известны случаи, когда люди плакали, узнав о том, что их любимые аппы подошли к концу существования. Но я нисколько из-за этого не расстраивался. Сидя в неполном уединении этого конференц-зала на Второй авеню, я сбежал в воспоминания.

Прежде всего я вспомнил день, когда мы с Сильвией обручились. Это было во время нашего первого настоящего совместного отпуска, когда мы посетили флотилию Сан-Франциско. Сильвия сказала родителям, что едет выбирать университет, где будет писать докторскую диссертацию, потому что скрывала от них наши отношения. По-моему, они даже не знали, что мы встречаемся. Как я уже говорил, в динамике отношений в ее семье господствовало равнодушие. Так как я впервые оказался в Северной Калифорнии, она повела меня смотреть Алькатрас.

Вдобавок к безжалостной коммерциализации столь ужасного места, в которой мы оба приняли участие, купив алькатрасские худи, потому что было очень холодно, меня на этом острове преследовало странное назойливое ощущение, от которого я никак не мог избавиться.

Почему, размышлял я, когда в начале двадцать второго века создавали Сан-Францисскую флотилию, Алькатрас показался таким значительным социальным артефактом, что его решили сохранить? Сильвия объяснила мне, что это решение было принято после того, как сейсмологическая лаборатория в Беркли использовала распределенную доплерометрию, чтобы собрать телеметрические данные о нательных устройствах людей – это было до появления коммов, поэтому приходилось использовать такие технологии, – чтобы точно предсказать, когда и где произойдет следующее катастрофическое землетрясение. В результате мы получили почти полвека на подготовку к землетрясению 2112 года.

– Жители Калифорнии, абсолютно точно зная, что их штат будет стерт с лица земли, наняли целую армию голландских инженеров – строителей островов. Они проанализировали бюджет и сообщили населению, что нужно выбрать конечное количество городов и достопримечательностей, которые оно хочет сохранить, – рассказывала Сильвия в роли гида. – Эти места, получив одобрение, были убраны с поверхности земли и помещены на флотилию. Все остальное поглотил Тихий океан.

Я не сомневался в том, что решать это им было нелегко, но задавался вопросом, а стоило ли вообще что-нибудь из этого спасать. Так я тогда был настроен. Блуждающий и пресыщенный взгляд на мир, который, по-моему, стал наиболее явным позже в тот же день, когда я побывал в одной из камер, выходящих на пристань острова. К этому времени морской слой (так в Сан-Франциско называют здешнюю разновидность уникального ледяного влажного тумана) рассеялся и открылась потрясающая картина. Солнце окрасило небо и море в глубокие оранжевые тона с намеком на лиловый. Стоя в этой тюремной камере, я думал: «Умникам, сидевшим здесь, достался один из самых дорогих городских видов, но в заключении им, наверное, этот вид был как нож в сердце».

От этого воспоминания у меня по спине пробежал холодок, когда я сидел в конференц-зале Моти. Я не мог не думать, что те заключенные находились в лучшем положении, чем я. Подобно им, я занимал часть очень дорогой недвижимости. Но у них, по крайней мере, был вид из окна.

Когда мы вернулись в Сан-Франциско, Сильвия потащила меня смотреть «Ромео и Джульетту» в парк «Золотые Ворота». Я видел эту пьесу раньше, и мне не хотелось снова ее смотреть, но она настояла. Морской слой вернулся, парк заливало дождем, в театре было мокро и неприятно. К тому времени как брат Лоренцо дал Джульетте бутылочку с ядом, который должен был на несколько дней отключить ее, мне уже очень хотелось уйти. Тем не менее я точно помню его слова:

– Этого я никогда не понимал, – шепотом сказал я Сильвии.

Она потрясенно посмотрела на меня.

– Ты не понимаешь, почему она решила притвориться мертвой, чтобы быть с любимым?

– Нет, мне просто трудно было в это поверить. Что это за яд – на двое суток делает тебя трупом, а потом ты проснешься и будешь как новенькая?

– Ты этого не понял в пьесе? – недоверчиво спросила она. – Ты серьезно?

– Ага.

– Белладонна, – сказала она. Я, не понимая, уставился на нее. – Посмотри в коммах. Просто погугли, какой яд приняла Джульетта.

Я послушался.

– Хм.

Действительно, в 1597 году Джон Джерард, так называемый отец современной ботаники, предположил, что ядом, который приняла Джульетта, могла быть Atropa belladonna, она же красавка обыкновенная или сонная одурь. Джерард считал, что «малое количество ведет к безумию, умеренное – к «сну, подобному смерти», а большое убивает».

– И ты это знала? – спросил я.

– Я та, кто я есть, Джоэль Байрам. Я знаю все.

Она восхитительно улыбнулась.

Тут я спекся. У меня не было плана, кольцо не прожигало дыру в моем кармане. Ее губы изогнулись, и я опустился на колено, удивив нас обоих.

– Что ты делаешь? – прошептала она, оглядываясь на толпу промокших зрителей. И у меня немедленно вырвалось:

– Сильвия Арчер, ты выйдешь за меня замуж?

Глаза ее удивленно округлились. Холодная вода с травы промочила мне брюки на коленях. Ее молчание убивало меня.

– Кивни, если не можешь говорить, – нервно сказал я.

– Да, – громко сказала Сильвия.

Соседи повернулись и зашикали, и тогда она схватила меня под руку и поцеловала. Я споткнулся, свалился в мокрую траву, и Сильвия упала на меня. Мы, вероятно, были единственной в истории парой, поцеловавшейся в этом месте трагедии Шекспира, но мы поцеловались. Зрители вокруг нас аплодировали и улюлюкали.

В конференц-зале я про себя улыбнулся. Предложение вышло нетрадиционное, но мы с Сильвией никогда не были традиционной парой. Даже годы спустя мне казалось, что в ту минуту я все сделал правильно. Теперь, возможно, воспоминание о нем – все, что осталось у меня от моей жены. Но я успел окончательно расстроиться, стена разошлась, и в комнату вошли Моти и Ифрит.