В результате TISO должен знать о починке практически любой техники в здании – от индивидуальных компьютеров и компьютерных сетей до кабельного телевидения, систем климат-контроля, солнечных батарей, обогревателей и кулеров, а также резервных генераторов, спутниковых коммуникаторов, армейских шифровальных устройств, сигнализации, замков и так далее. Правило такое: если эту штуку включают в розетку или у нее самой есть розетка, то это епархия TISO.

Также такой специалист должен не только знать, как самому сконструировать некоторые из этих систем, но и то, как их уничтожить, если, скажем, посольство в осаде, а все дипломаты и большая часть сотрудников, офицеров ЦРУ, эвакуировалась. TISO всегда уходят в самом конце. По должности им положено произнести последнее «Конец связи» – сообщение в штаб-квартиру, после того как уже изорвано в клочья, сожжено, стерто в порошок, размагничено и разворочено всё, на чем мог остаться хоть один отпечаток пальца сотрудника ЦРУ, от рабочей документации до дисков с шифрованным материалом, – для полной уверенности, что ничто ценное не попадет в руки противника.

Почему этим должны заниматься люди из ЦРУ, а не Государственный департамент, организация, которой, собственно говоря, и принадлежат посольские здания, – вопрос не только компетенции и доверия: истинная причина в правдоподобном отрицании. Ни для кого уже не секрет, что первейшей функцией посольств на сегодняшний день является использование их в качестве платформ для шпионажа. Старые доводы о том, зачем страна может отстаивать формально суверенное физическое присутствие на территории иного государства, окончательно иссякли вместе с внедрением электронных коммуникаций и реактивными самолетами. В наши дни самая результативная дипломатия осуществляется непосредственно между министерствами и министрами. Конечно, посольства еще время от времени выражают по тому или иному поводу протест, оказывают поддержку согражданам за границей, а еще есть консульский отдел, который выдает визы и меняет старые паспорта на новые. Но все это происходит в совершенно разных зданиях, и в любом случае вся эта деятельность даже приблизительно не могла бы оправдать размер затрат на содержание подобной инфраструктуры. На самом же деле то, что оправдывает затраты, – это возможность под прикрытием своей дипломатической службы вести и легализировать шпионскую деятельность.

TISO работают под дипломатическим прикрытием по документам, которые скрывают их среди сотрудников дипломатической службы под видом «атташе». В крупных посольствах может быть пять таких сотрудников, средние могут иметь трех, но большинство обходятся одним. Таких именуют «одиночками», и помню, мне говорили, что из всех должностей, которые могут предложить в ЦРУ, у этих сотрудников наибольший процент разводов. Стать таким «одиночкой» – это значит быть одиноким офицером технической службы, далеко от дома, в мире, где все время что-то ломается.

Мой класс в Уоррентоне в начале занятий насчитывал восемь человек и перед выпуском расстался только с одним – что, как мне сказали, было редкостью. Пестрый состав группы тоже не совсем типичен – он был в основном представлен эдакими «мятежниками», которые добровольно подписались на карьеру, гарантирующую, что они проведут свою службу под прикрытием в чужой стране. Впервые за всю мою карьеру в разведсообществе я не был самым молодым в группе. В свои двадцать четыре я был почти «средним», хотя мое знакомство с системной работой, которой я занимался в штаб-квартире, несомненно, давало мне преимущества по части знакомства с операциями ЦРУ. Большинство остальных были просто подростками с техническими склонностями сразу после колледжа или прямо с улицы, а кто-то записался онлайн.

Отдавая дань военизированным устремлениям иностранных филиалов ЦРУ, мы реже называли друг друга по имени, а использовали придуманные прозвища, быстро приставшие и всегда немного эксцентричные. Тако Белл – это провинциал: широкий, симпатичный, туповатый. В двадцать лет единственным занятием, которое у него было до ЦРУ, была работа ночным администратором в филиале одноименного с ним ресторана в Пенсильвании. Человеку дождя, Рейнмену, было под тридцать, и этот срок он провел в аутистическом спектре, резко меняясь, перескакивая от кататонической отрешенности к трясущейся ярости. Прозвище, которое мы ему дали, он носил гордо, утверждая, что это почтительное обращение у коренных американцев. Флют, флейта, заслужил свое прозвище по той причине, что нас куда меньше интересовала его служба в морской пехоте, чем музыкальное образование и диплом по «дудочке», полученный им в консерватории. Прозвище Спо получил парень постарше, лет где-то под тридцать пять. Мы так его назвали, потому что он и был СПО, «специальный полицейский отряд», – служил в полицейском спецназе при штаб-квартире ЦРУ, где до такой степени сходил с ума от скуки, охраняя ворота в Мак-Лин, что готов был бежать за моря, даже если для этого всей его семье пришлось бы ютиться в одноместном номере мотеля. (Ситуация продлилась до тех пор, пока администрация не обнаружила живую змею, принесенную его сыном в выдвижном ящике тумбочки.) Самым старшим был Полковник, хорошо за сорок, бывший сержант-связист, после многочисленных странствий «по пескам» решивший начать все сначала. Мы называли его Полковником, хотя он не был даже офицером, потому что усмотрели сходство с тем добродушным жителем штата Кентукки, чьих жареных цыплят предпочитали стандартному набору блюд из уоррентонского кафетерия.

Моя кличка – думаю, этого не избежать – Граф. Вовсе не из-за моей аристократической осанки или модного, как у денди, наряда, а просто потому, что я, как войлочный вампир из телепрограммы «Улица Сезам», имел привычку привлекать к себе внимание и перебивать других, подняв палец, словно хотел сказать: «Один, два, три, ах-ха-ха! Вы забыли три вещи!»

С этими ребятами я прошел весь цикл из двадцати различных дисциплин, в основном обучаясь тому, как заставить технические средства, доступные в любой данной местности, служить правительству Соединенных Штатов, в посольстве или на ходу.

Одно задание включало выволакивание «походного» пакета – который был на самом деле 80-фунтовым[48] чемоданом с коммуникационным оборудованием – на крышу нашего учебного корпуса. Имея только компас и ламинированный листок с координатами, я должен был найти в огромном небе с мерцающими звездами спутник-невидимку ЦРУ, который свяжет меня с кризисным коммуникационным центром в Маклине – позывной сигнал Центральный, – после чего я возьму комплект эпохи холодной войны, который извлеку из пакета, чтобы установить шифрованную связь. Это задание стало практическим напоминанием, почему офицер связи всегда первым приходит и последним уходит: начальник станции может украсть самый страшный секрет в мире, правда, это вовсе не означает, что можно спокойно курить в сторонке на корточках, пока не скажут идти домой.

В ту ночь я остался на базе затемно, потом въехал на машине на самый верх Холма, припарковался возле переоборудованного сарая, где мы изучали электрические конструкции, которые будут мешать противнику отслеживать наши действия. Методы, которые мы изучали, временами слишком напоминали колдовство вуду – как, например, способность воспроизвести изображение на мониторе любого компьютера, пользуясь только крошечным источником электромагнитного излучения в его внутренних компонентах, что возможно уловить, пользуясь особой антенной (метод называется «телефонный хакинг Ван Эка»). Если это трудно понять, уверяю: мы чувствовали себя точно так же. Инструктор сам с готовностью признался, что никогда целиком не понимал деталей и не умел их нам демонстрировать, но он знал, что угроза реальна: ЦРУ применяло это против других, а это значит, что другие могут применять то же и против нас.