– Чего вам? – сказал Кулаков, строго глядя поверх очков.

– Я насчет дров, – робко проговорила Капитолина Ивановна и чисто женским движением утерла уголки губ. – Вот бы мне ордерок, хотя бы кубометра на полтора…

– Какие еще дрова?! – возмутился Кулаков и от возмущения даже привстал со стула. – Я вижу, вы совсем, гражданка Запорова, не в себе! Кто, спрашивается, получал ордер на два кубометра дров месяц тому назад? Пушкин, Александр Сергеевич, или вы?

– Так ведь обчистили у меня дровяной сарай, все до последнего полена вынесли, сукиновы сыны!

– В таком случае вам нужно не в домоуправление, а в пикет. Пускай милиция разбирается, а Кулаков в данном случае ни при чем.

С этими словами он отложил в сторону дырокол, напустил на лицо озабоченное выражение и достал из кармана самопишущее перо.

Капитолина Ивановна еще постояла с минуту без движения и ушла. Неудача не сильно ее огорчила, поскольку, во-первых, она еще прежде надумала купить дрова у брата покойного старичка, а во-вторых, потому, что жителю России мерзнуть не привыкать.

По дороге домой она сделала крюк, чтобы заглянуть в единственную на всю округу продовольственную палатку и выяснить, не дают ли яйца или муку. Так оно и было: и яйца давали, по десятку в одни руки, и муку по три рубля двадцать копеек за килограмм. Младший продавец Соловьева написала ей на ладони номер очереди химическим карандашом, и Капитолина Ивановна, приготовившись к многочасовому стоянию, обреченно сложила руки на животе. Играли в глупые свои игры ребята, которых всегда было много при очередях, затем что каждой детской душе, предъявленной старшему продавцу Поповой, полагался десяток яиц и один килограмм муки. Время от времени в разных концах очереди случались скандалы, которые сопровождались истошной руганью и такими дикими пожеланиями, что дети со страху прекращали свою игру. Знакомые переговаривались, и Капитолина Ивановна от скуки ловила обрывки фраз…

– А эта татарочка ему и говорит: «У меня, – говорит, – муж трагически погиб, так меня теперь каждый может обидеть, потому что я полная казанская сирота».

– Трагически – это как?

– А так: он три недели пил, а на четвертую у него сердце не выдержало, и он скоропостижно отдал концы.

– Я все-таки удивляюсь, как за полторы тысячи лет русский народ умудрился не выработать единого морального кодекса, который для всех был бы приемлем и исполним! Ведь у нас в каждой социальной группе своя мораль! У колхозника одна система ценностей, у слесаря другая, моряк при известных обстоятельствах поступит так, школьный учитель – сяк… Вы, конечно, на это возразите, что идея, овладевшая массами, становится материальной силой и в нашем конкретном случае марксизм-ленинизм и есть тот центр притяжения, в котором соединяется всё и вся… А я скажу так: да, соединяется, однако при том непременном условии, что массы эти в моральном отношении – монолит!

– А в Крыму сейчас, поди, теплынь, розы цветут, море волнуется и шумит! Я обожаю, когда море волнуется и шумит! Набежит – отбежит, набежит – отбежит… Прямо какая-то нездешняя красота!

– Подумаешь, море шумит, невидаль какая! Это просто как дверь открывается и закрывается – вот и все!

Наконец, очередь Капитолины Ивановны подошла, и она выкупила свои законные десяток яиц и один килограмм муки, отстояв в хвосте у продовольственной палатки без малого пять часов. От палатки до дому было две остановки на трамвае, но она потащилась пешком, несмотря на изнеможение, так как у нее не осталось мелочи на билет.

Вернувшись домой, Капитолина Ивановна поставила на керосинку кастрюлю с водой, чуть позже засыпала в кастрюлю картошку, капусту, морковь и лук, заранее обжаренный на сковородке, потом приладилась у подоконника и взяла в руки любимую книжку «Алые паруса». Что-то не читалось, и, включив радиоточку, она стала просто глядеть в окно. Черный блин человеческим голосом говорил:

«Революционизирующая сила стахановских скоростей ярко проявилась в стекольной промышленности. Под влиянием успеха фуркистов-скоростников уже найдены практические пути для ускорения варки стекла на повышенных скоростях. Между тем не все так гладко в этой важнейшей отрасли народного хозяйства. Недавно на совещании Технического совета Министерства промышленности строительных материалов СССР обсуждался очень серьезный вопрос. Речь шла о том, что в течение многих лет научные открытия советских ученых, имеющие для стекольной промышленности исключительное значение, не привлекают внимания руководящих товарищей в центре и на местах…»

Вода в кастрюле закипела, и Капитолина Ивановна стала машинально помешивать варево ополовником, по-прежнему глядя в помутневшее, точно надышанное окно. Вот прошел мимо участковый Крынкин с планшетом из коричневого кожемита, выехала из переулка и скрылась машина золотарей, голубятник Рудольф залез на крышу дровяного сарая и замахал шестом с тряпкой, привязанной на конце, две старушки, соседки, остановились у черного хода и стали что-то горячо обсуждать, пока не увидели в окне Капитолину Ивановну, и тогда поманили ее на двор. Капитолина Ивановна сильно удивилась этому приглашению, но поспешила на встречу, накинув платок и свое плисовое пальто. Одна старушка ей сказала:

– Ты бы, Ивановна, эвакуировалась на время куда-нибудь.

– А что такое?

– А то, – сказала другая старушка, – что тебя обещался зарезать этот сумасшедший братец из Костромы.

– Что-то вы уж очень сердобольные стали, – заметила с укоризной Капитолина Ивановна. – То небось за глаза все Старуха Изергиль да Старуха Изергиль, а то вдруг дорога вам стала никчемная моя жизнь! Я так скажу: резать меня не за что и никаких сумасшедших братцев я не боюсь!

– А зря! Потому что он не в своем виде и говорит, будто это ты всему виною, будто ты напускала на старика какие-то голоса…

Легок на помине, из-за угла дома появился давешний костромич и, увидев Капитолину Ивановну, действительно вытащил предлинный поварской нож.

– Караул! – заголосила Капитолина Ивановна и бросилась наутек.

Смешно ковыляя, она взбежала по черной лестнице на второй этаж, миновала застекленную веранду, ворвалась в четвертую квартиру, поскольку дверь в нее была распахнута настежь, и пробежала ее насквозь, потом спустилась по парадной лестнице, выскочила на улицу, обогнула угол дома, оказалась во дворе, опять взбежала по черной лестнице на второй этаж и в общей сложности проделала этот маршрут пять с половиной раз. Когда наконец тяжелый топот за спиной смолк, Капитолина Ивановна на всякий случай спустилась по парадной лестнице вниз и, навалившись на косяк входной двери, стала переводить дух. Костромич, видимо, как человек пьющий, не выдержал этой гонки и отступил.

Вернувшись в свою комнату, Капитолина Ивановна первым делом накрепко заперла за собою дверь. Щи в кастрюле на одну треть выкипели. Черный блин радиоточки как ни в чем не бывало человеческим голосом говорил:

«Весело и оживленно в Батумском порту. Сюда со всех концов света прибывают все новые и новые партии армян-репатриантов из Америки, Сирии, Ливана, Греции, Франции и других стран. Много горьких слов можно услышать от них о годах жизни в так называемом свободном обществе. Сурен Погосян, проживавший в США, рассказывает, что любой человек неамериканской национальности на каждом шагу сталкивается с пренебрежительным отношением к себе. Пресловутая теория расового превосходства проникла во все поры американского общества, говорит он…»