— Нет. Еще не видел.

— Где ты теперь обитаешь?

Джим ответил.

— В госпитале?! Что с тобой? Твердый шанкр? Роковая болезнь, которую не осмеливаются называть по имени?

— Нет, артрит.

— Это серьезно?

— Не очень.

— Тогда давай выпьем!

Джим покачал головой:

— Я не пью.

— Тогда я выпью, — Сай заказал джина. — Почему ты не зашел к Шоу?

— Не думаю, что он хочет меня видеть.

Сай сделал глоток из принесенного стакана и отер губы волосатой лапой.

— Ты ведь знаешь Шоу! Это же такая бездарь! Как звали того парня, что был у него после тебя?

— Питер. Актер.

— Вот-вот! — Сай ехидно улыбнулся. — Кажется, я стал причиной разрыва между вами. В некотором смысле. Я привел этого парня в картину, и он — хочешь верь, хочешь не верь — оказался совсем недурен. Студия предлагает ему полугодовой контракт, он его подписывает и тут же бросает Шоу, который, кстати, сам же и подначил меня взять его в картину. Ну, не смех ли?! Но я того парнишку ничуть не виню. Он ведь даже гомосеком-то не был. Он теперь живет себе спокойненько с женщиной в Малибу. Видел их своими глазами сегодня днем на пляже.

— И с кем же теперь Шоу?

История с Питером ничуть его не удивила.

— Со всеми. И ни с кем. И никто. Он рыскает по барам, и на студии просто паника. И — черт! — забыл, он ведь собирается на флот! Вот уж действительно смех так смех!

— А я считал, что им слишком дорожат и будут беречь.

Сай хмыкнул:

— Хочешь делать кино — иди на войну. Ему присвоят офицерское звание и пошлют за океан. Может быть, в Гонолулу. Там мы сделаем с него кучу фотографий — вот, мол, он какой, один из наших славных ребят — а потом, если командование его не упрячет за изнасилование личного состава, он вернется домой с парой орденских ленточек и новым контрактом со студией. Последние месяцы его снимали и снимали, так что, пока он будет в Гонолулу, его фильмы тут будут вовсю крутить, не позволят этим идиотам забыть о великом Шоу.

— И когда он отбывает?

Как только на флоте получат добро из Лайфа.

— Неплохо придумано, — сказал Джим. Бармен начал угрожающе приближаться к нему — непьющих здесь не уважали. — Ну, еще увидимся!

— Может, заглянешь сегодня вечерком? — начал было Сай.

— Нет, спасибо!

— Ну, как знаешь.

После Колорадо в Калифорнийском госпитале было просто как в раю, и Джим жил в свое удовольствие. Он опять начал играть в теннис, впервые за два года. Он быстро восстановил свой нормальный вес и почти забыл о пережитом кошмаре — болезни и холодных снежных ночах в колорадской пустыне.

В апреле он получил письмо от матери. Она сообщала, что умер отец. Джим не почувствовал скорби. Чуть ли не наоборот: гора свалилась с его плеч — ненависть кончилась.

Джим сидел на солнышке и смотрел на зеленую лужайку, по которой взад-вперед бродили пациенты, одетые в казенные армейские халаты. При свете дня Джиму казалось, что смерти нет. И, тем не менее, Джим размышлял о том, что же она такое. Он сам недавно чуть не умер, хотя и не мог ничего вспомнить об этом. Теперь, греясь в лучах солнца, он думал о смерти и об отце. Он не верил ни в рай, ни в ад. Он никак не мог представить себе место, куда уходят хорошие люди, в особенности еще и потому, что никто толком не знал, что такое это последнее пристанище, а уж тем более, что такое хороший человек. Так что же происходит? Мысль о небытии пугала его, а смерть, возможно, и есть небытие. Ни земли, ни людей, ни света, ни времени — ничего.

Джим посмотрел на свою руку. Рука была загоревшая, широкая, покрытая золотистыми волосками. Он представил себе, какой будет эта рука, когда он умрет, бессильный, бледный, превращающийся в прах. Он долго глядел на свою руку, которая однажды станет прахом. Разложение и небытие — таково будущее.

Его охватил животный страх. Нет, он должен найти какой-нибудь способ обмануть эту землю, которая, как непреодолимый магнит, затягивает в себя людей. Но несмотря на борьбу десяти тысяч поколений, магнит продолжал торжествовать победу, и рано или поздно его собственные неповторимые воспоминания растворятся в этой земле. Его прах, конечно, будет поглощен другими живыми существами, и в этой мере он возродится, хотя он и понимал, что та единственная в своем роде комбинация, которая называлась «Джим», никогда больше не будет существовать.

Жаркое солнце согревало его. Кровь быстро текла по жилам, он сознавал всю полноту жизни. Он существовал в настоящем, этого было достаточно. А пройдут годы, и он, может быть, обретет новое понимание мира, которое поможет ему осмыслить факт небытия.

В мае Джим предстал перед медицинской комиссией. Поскольку рентген показывал наличие минеральных отложений в его левом коленном суставе, комиссия признала Джеймса Уилларда негодным к военной службе и демобилизовала его, назначив пенсию по инвалидности.

К радости Джима, все получилось, как он хотел. Когда наконец все бумаги были выправлены, он получил железнодорожный билет до Нью-Йорка. В поезде он прочитал в газете, что актер Рональд Шоу поступил добровольцем в военно-морской флот.

В Нью-Йорке Джим снял комнату на Чарльз-стрит в Гринвич-Виллидже и принялся искать работу. Через некоторое время он нашел то, что хотел. Неподалеку от Ист-Ривер находился небольшой участок, на котором были оборудованы теннисные корты. Здесь Джим познакомился с Уилбором Греем, который владел кортами на пару с Айзеком Глобом. Вообще-то на участке собирались построить новое здание, но, по словам мистера Глоба, это могло произойти лет через пять, а пока бизнес процветал.

Джим посещал теннисные корты каждый день. Он подружился с Греем и Глобом. Кончилось тем, что он предложил им выкупить часть их бизнеса и работать тренером. После многочисленных совещаний и изучения гроссбухов Грей и Глоб, которые ничего не понимали в теннисе, согласились взять в партнеры Джима, который ничего не понимал в бизнесе.

Остаток года Джим работал, давая уроки тенниса в хорошую погоду. А поскольку в то лето и осень хороших дней было на удивление много, он заработал неплохие деньги.

За пределами кортов он своих партнеров почти не видел. Оба они были людьми положительными, семейными, и остальной мир их не интересовал. Не интересовал он и Джима, пока была работа. Он ни с кем не встречался. Правда, раз он позвонил в отель Марии Верлен, но ее среди постояльцев не было.

Однажды зимним вечером на Пятой авеню Джим увидел лейтенанта Шоу. Тот стоял в задумчивости перед витриной рождественских игрушек магазина Фа-о-Шварц.

— Ронни!

— Джим!

Они обменялись теплым рукопожатием. Шоу уже успел поплавать в Атлантике, а теперь был в отпуске и жил в отеле «Гардинг».