– А как насчет вас? – спросил он через какое-то время. – Вы здесь родились?

Прежде чем ответить, Уилла донесла до рта кусочек телятины, держа вилку в левой руке, что прежде Чарльзу доводилось видеть только в кругу самых утонченных людей.

– Нет. Я приехала по приглашению Сэма Трампа, чтобы помочь ему сделать театр хоть немного прибыльным. Он старый друг моего отца, который, кстати, был вовсе на Паркер, а Поттс. – Она скосила глаза, состроив умильную рожицу, и Чарльз рассмеялся.

Они говорили и говорили, и Чарльз уже давно забыл, как нелепо должны выглядеть его намасленные волосы и как неловко он себя чувствовал сначала в ношеном сюртуке. Вино быстро убывало, мягкий свет свечей подчеркивал красоту девушки. Сидящие в углу очень торжественные скрипач и виолончелист, оба с пышными усами и в строгих фраках, начали играть что-то классическое.

– А что привело в Сент-Луис вас, Чарльз? Как вы стали торговцем?

– Вообще-то… – Хватит ли у него смелости признаться? Чарльз заглянул в ее голубые глаза и понял, что не сможет ей солгать, – я никогда этим не занимался. Когда-то я окончил Вест-Пойнт, а после войны решил вернуться в армию, но в казармах Джефферсона меня узнал один человек, который учился там в то же время, что и я. И меня вышибли. В буквальном смысле слова. Я стал искать работу, ведь мне нужно как-то содержать сына…

Ложечка выпала из рук Уиллы, ударилась о край вазочки с черникой со взбитыми сливками и упала на пол. Чарльз увидел в глазах девушки гнев.

– Нет-нет, послушайте… – Он порывисто протянул руку и сжал ее пальцы. – Я вас не обманывал! Да, у меня есть сын, ему восемь месяцев. Но его мать умерла в Виргинии при его рождении.

– О… простите… мне очень жаль. – Успокоившись, она взяла новую ложечку, которую официант бесшумно положил рядом с ее золоченой вазочкой, и, не отрывая глаз от десерта, пробормотала: – Похоже, у нас обоих не слишком обычное прошлое.

Чарльзу показалось, что в ее словах просквозила едва уловимая боль. Какой-то мужчина попросил музыкантов сыграть «Lorena», Чарльз и Уилла переглянулись и позволили грустной мелодии говорить за них.

В ночном воздухе ощущался запах дыма и скорой осени. Уилла предложила прогуляться по набережной и взяла Чарльза под руку. На этот раз девушка не была так осторожна, и Чарльз чувствовал, как его рукав то и дело касается ее груди под тонким шелком блузки. Это прикосновение заставило его сердце биться чаще.

Они повернули направо, к широкой набережной, и неторопливо пошли вдоль причалов и ряда деревянных и серых каменных складов и служебных построек. Неяркий свет молодого месяца скрывал грязь и мусор, смягчал силуэты больших деревянных ящиков и бочек, составленных вокруг в ожидании погрузки на корабли. Сторож, сидевший на одном из бочонков, вынул изо рта трубку, сделанную из кукурузного початка.

– Вечер добрый… – Его левая рука при этом лежала на карабине.

– Да, вечер был чудесным, – вздохнула Уилла. – Поскольку вы уже знаете эту мою особенность предлагать первой, я бы рискнула сказать, что с удовольствием повторила бы его.

Остановись, сказал себе Чарльз. Немедленно остановись, не заходи дальше. Но он выпил слишком много роскошного красного вина из винограда деревушки Помероль, поэтому ответил:

– Я тоже.

– Прекрасно! И как долго мне придется ждать?

– Полагаю, до весны. Именно тогда Джексон возвращается с лошадьми, которых собирает всю зиму.

– Хорошо… – кивнула девушка, и черное перо на ее шляпке колыхнулось. – Начиная с первого апреля я буду оставлять в билетной кассе постоянную контрамарку на ваше имя. У вас будет место в ложе на любое представление. Когда я увижу вас среди зрителей, то буду знать, что пришло время повторить ужин.

– Интересное предложение… Вы так уверены, что ваш театр будет процветать?

– Я этого добьюсь. – Уилла не хвасталась, она просто говорила то, во что верила. – Сэм, как и множество других актеров, очень милый, обаятельный человек, тщеславный и все такое. Но он слишком любит выпить. Если мне удастся сдерживать его и если мы введем в репертуар две-три новые постановки, возможно комедию Мольера и какую-нибудь из мелодрам, которые Сэм пишет под псевдонимом Сэмюэлс… вообще-то, они ужасны, но публика их любит, потому что Сэм знает, как задеть тонкие струны души… если мы сможем все это сделать, то к тому времени, когда вы вернетесь, мы добьемся успеха. И тогда придется подумать о наборе актеров для гастрольной труппы.

– Для столь юного возраста вы весьма решительны.

Уилла смотрела на реку. Большой белый колесный пароход шел вверх по течению, вдоль бортов сияли янтарные огоньки иллюминаторов.

– Чудесная картина, Чарльз… согласны?

– Да, но огни в каютах вызывают во мне чувство одиночества.

– Знаю. Я чувствую то же самое с тех пор, как в детстве проезжала с отцом через незнакомые города, и мне хотелось, чтобы одна из ламп в окнах горела для нас… Поздно уже, – внезапно сказала она. – Пора возвращаться. Я всегда проверяю, поужинал ли Сэм и трезв ли он. Завтра утром мы начинаем репетировать «Улицы стыда».

Какое-то время они шли молча, слушая вечерние звуки Сент-Луиса: где-то ссорились мужчина и женщина, музыкант наигрывал на банджо «Old Folks at Home», откуда-то доносились крики уличных торговцев.

– Какая прелестная мелодия, – сказала девушка, когда они подошли к театру. – Что это?

– Вы о чем?

– О той мелодии, которую вы напеваете. – Она повторила несколько нот.

– А я и не заметил… Просто это напоминает мне о доме.

– Вот чего у меня никогда не было, так это настоящего дома.

Они остановились у служебного входа в театр. Уилла нашла в сумочке ключ.

– Сэм ночует в кабинете, а моя постель на чердаке над сценой. Так я экономлю кучу денег, не снимая жилье, хотя надеюсь, что, если в этом сезоне меня ждет успех, я смогу переехать в место поуютнее.

Она подняла голову, явно ожидая. Чарльз наклонился и поцеловал ее почти по-братски, едва коснувшись губами уголка ее губ. Рука Уиллы взлетела, на мгновение коснулась его шеи, и они тут же отступили друг от друга.

– Вы уж там поосторожнее на Западе. Я хочу снова увидеть вас весной.

– Уилла… – Чарльз собрался с духом, понимая, что должен это сказать. – Вы со мной откровенны, позвольте и мне ответить вам тем же. Я веду одинокую жизнь, особенно теперь, когда умерла мать моего сына. И я избегаю… привязанностей.

– К дружбе это тоже относится? – ровным тоном спросила Уилла.

Чарльз смутился и смог только повторить:

– Привязанностей.

– А почему вы их избегаете?

– От них слишком много боли. С одним человеком что-то случается, и другой страдает. Разумеется, я не имел в виду, что вы и я… – Он откашлялся. – Вы мне нравитесь, Уилла, но мы должны остановиться на этом.