Когда Боб направил лодку к ее дому, Люси ничего не сказала. В дверях он помедлил, взял ее за плечи.

– Ты не ответила мне, – негромко сказал он.

Люси покачала головой.

– Пообещай, что подумаешь об этом, – прошептал Боб, и она кивнула. – А теперь иди.

Но он не отпустил ее, а поцеловал снова.

– Да, – пролепетала она, не оторвав своих губ от его. И еще раз, уже с полной уверенностью: – Да.

– Да? – Он пытается сказать что-то еще, но радость лишает его дара речи. И то, что происходит между ними следом, не похоже ни на один акт любви, о каком она когда-либо читала или слышала, какой видела. Ей кажется, что вот так и становишься существом безграничным, летящим и исчезающим, лишенным прошлого и будущего. Наслаждение, которое она испытывает, и бесконечно успокоительно, и бесконечно опасно, а едва оно подходит к концу, ей начинает хотеться, чтобы все повторилось и не закончилось никогда.

– Я люблю тебя, Люси, – говорит он, целуя ее глаза. – Давай убежим.

Пережитое ею с Бобом накоротко замкнуло мозг Люси, она ощущает себя такой же непрочной, как нить накаливания электрической лампочки, такой же вспыхивающей и гаснущей.

– Куда?

Обезумел ли он от любви или просто безумен? Всегда ли любовь так схожа с падением?

Недолгое время он молчит, лихорадочно соображая.

– Я знаю одно место. Маленький приют вдалеке от всего и всех, – Боб подразумевает планету, на которой однажды побывал, – в десяти миллиардах световых лет отсюда. – Собственность моего знакомого.

Он улавливает в ее взгляде сомнение.

– Знакомый не бывал там многие годы. Оно будет все равно что наше.

– Я подумаю. – И она говорит правду, потому что ни о чем другом думать все равно не сможет – только о маленьком домике, в котором никого, кроме них, не будет. Быть может – уютный каменный коттедж, теплый очаг, вид на море… и это изумительное ощущение, и прекрасный юноша, который до самозабвения любит ее.

Но и над этой сценой повисает неотвратимый тонкий клинок тревоги.

Потому что теперь ей хочется, чтобы он ушел. Дал ей возможность обдумать все, что случилось.

На прощание Боб целует Люси с такой нежностью, что ноги у нее обмякают, едва-едва выдерживая ее вес. А когда он наконец уходит, Люси словно стекает по стене и, обняв колени, сидит на полу, ошеломленная пониманием того, как сильно и упрощает все, и усложняет интимная близость.

36

Ловкость, с которой он провернул соблазнение в стиле самого что ни на есть смертного, наполнила Боба триумфальными чувствами – он медленно плыл в ночи на своей прекрасной лодке, легкий и могучий, всепроникающий, как лазерный луч.

– Здравствуй, дорогуша.

Боб взвизгнул и с плеском обрушился за борт.

– Ах, прости, мой сладенький, я тебя напугала?

Боб забрался в лодку и, отплевываясь, ответил:

– Да. А теперь уходи, пожалуйста.

Мона обворожительно надула губки.

– Но я же только что пришла. И смотри, у тебя вино осталось, как раз хватит на малюсенький…

Мокрый и гневный, он вырвал бутылку из ее рук.

– Ладно, обойдусь и без выпивки. – Улыбка Моны стала несколько натянутой. – Так вот! Она, безусловно, показалась мне обворожительной девушкой. Волосы, улыбка, все ее… – Мона, не найдя подходящего слова, показала, что именно. – Но если ты просто…

Боб отвернулся.

– Просто – что? А, понял – ты заметила, что я на самую малость избавился от склонности к самоубийству, и явилась, чтобы это поправить?

Мона вздохнула.

– Дело в том, дорогуша, что она смертна. Тут, разумеется, нет ее вины, но тем не менее есть проблема. Подумай. Через тридцать лет ей будет пятьдесят один год, а тебе… ты останешься прежним.

– Ну и что?

– Хорошо, не через тридцать. Через сорок. Шестьдесят. Она будет старой смертной развалиной, а ты останешься точно таким, как сейчас. Сколько тебе – девятнадцать? Двадцать? Вечно я путаюсь в днях рождения. – Мона взирала на него с легкой сочувственной улыбкой. – Этого не поправишь, дорогуша.

– Я поправлю.

– Ах, мой сладкий, ты не сможешь. – Она покивала, соболезнуя. – Сколько смертных женщин у тебя было? Одна? Десять?

Боб вспыхнул.

– А сколько смертных мужчин было у тебя?

Мона улыбнулась, отвела взгляд.

– Да бог их знает. Я сбилась со счета. Мне нравятся смертные, это верно. – Она опять обратила взгляд, уже ставший серьезным, к нему. – Но я никогда в них не влюблялась, ни в одного. Представь, как ты объясняешься с ней. Вообрази, каким станет лицо Люси, когда она услышит, кто ты такой.

Напускная храбрость внезапно покинула Боба, глаза его наполнились слезами.

– Ты не хочешь, чтобы я был счастлив.

Лицо его матери было сама нежность. Она обняла Боба за плечи, притянула к себе.

– Конечно, хочу, дорогуша. Конечно, я хочу, чтобы ты был счастлив. Но не так. Так ты счастлив не будешь. Да и ее счастливой не сделаешь. На самом деле ты, скорее всего, перепугаешь ее до смерти.

Боб желал провести с Люси вечность – и вовсе не желал, чтобы их отношения закончились одной из тех ошибок, какие он совершал в прошлом. Он не явится в ее спальню огромным, бьющим в пол копытом быком или десятифутовым чешуйчатым орлом. И ему не хотелось, чтобы потом, когда он с ней наиграется, мистер Б избавился от нее. Ладно, он бессмертен, а она нет… и все равно их отношения могут оказаться удачными. Он этого добьется.

На мгновение он вообразил себя равным ей, таким, что между ними не было ничего, кроме истинной любви и долгого мирного будущего. Уж этого-то он, будучи Богом, добиться сможет?

Мона наблюдала за сыном, за его внутренней борьбой, содержание которой было большими буквами написано на лице Боба.

– Голубчик?

Боб повернулся и гневно уставился на нее.

– Уходи.

– Я знаю нескольких очень милых богинь…

– Нет.

– Они и правда миленькие. И бессмертные.

– Отлично. Значит, если они мне разонравятся, то все равно будут вечно висеть у меня на шее.

Мона глубоко вздохнула, и Боб поспешил уйти в глухую оборону.

– Ты думаешь, у тебя есть хоть малейшее представление о девушке, к которой я привязался? Не смеши меня. – Он горько усмехнулся.

Мысль о той, кого выбрала для него мать, была, честно говоря, отвратительной. Боб так и видел эту избранницу во всех подробностях. Она либо до безобразия чопорна, либо склонна, как его мать, к разгульной жизни (что гораздо, гораздо хуже). Нетерпеливая улыбка, большие белые зубы и толстый кардиган. Или двенадцать голов и здоровенные кожистые лапы. И то и другое тошнотворно. Какую бы девицу ни раскопала для него