Я пробирался между вагонами, проползал под ними и взбирался на них, чтобы найти тех четверых рабочих. Наконец кое-как мне удалось достичь крайней колеи прямо у того железного забора. Я слышал свист, лязг цепей, скрежет тормоза и наконец нашел, кого искал. Они все вчетвером висели на лестнице товарного вагона. Вагон катился прочь и явно набирал скорость, хотя его не тянул локомотив и путь не шел под уклон. Мне показалось, что они ухмыляются. «Да подождите же, вы, черти!» — крикнул я, взмахнув бутылкой, и бросился вслед за вагоном.

Пробежав чуть не полкилометра, я догнал вагон, ухватился за поручни и взбросил себя на ступеньки. Рабочие с изумлением наблюдали, как я, пыхтя, открыл заклеенную акцизной маркой пробку, расплескивая коньяк на свою белую рубаху.

«То… товарищи, у меня каждое лето полное горло мокроты, бро… бронхит… вынужден отхаркивать… отпейте глоток…»

Старший из рабочих, с мягкими усами, с безразличным видом взял бутылку и сделал большой глоток, отпив из нее почти что четверть. Остальные глядели как зачарованные. Я пустил бутылку по кругу. Мне достались остатки. Я поклялся про себя, что, если закашляюсь, выброшусь из вагона и помру собачьей смертью… Однако мне удалось проглотить все, не поморщившись.

— Куда вы… мы… сейчас направляемся?

— К Христу за пазуху. Через Владивосток, — ухмыльнулся самый безобразный из них.

— Разъезжаете?

— Это зависит от того, — сказал старший, уже несколько приветливее, — это зависит от того, куда нас толкают и когда, и, конечно, от шлагбаума.

— Понимаете, товарищи, то, что приключилось там, на улице, это было как болезнь и, наверное, как-то связано с перегревом мозгов. Все происходило помимо моей воли. Наверное, немного поработать на сцепке-расцепке пошло бы мне на пользу. Вы заметили, что я насилу вытащил пробку?

— А ну заткнись, мы вроде бы поднимаемся! — крикнул один из рабочих, высунувшись из двери вагона. — Да, поднимаемся!

— Давно пора, — сказал безобразный. — Я думаю, мы не единственные.

Но мы таки были единственные… Я бросился к двери и выглянул наружу. Внизу были Торговая башня, пестрые ларьки и оживленная толчея. В этом не было никакого сомнения — мы поднимались. Морская чайка, пролетая мимо, повернула голову в нашу сторону. Мною овладел необъяснимый, победный восторг. Я сорвал с себя белую нейлоновую рубашку и галстук, связал их в узел и швырнул вслед чайке. На полпути между вагоном и башней узел развязался, и рубашка, колыхаясь, поплыла к рыбному ларьку; галстук голубым кормилом парил за ней и, опускаясь все ниже и ниже, в конце концов мягко накрыл собой двухкилограммового леща.

Когда мой брат Андрей решил жениться на Ирине, чтобы спасти свою душу от полного хаоса, ничто не могло заставить его переменить свое решение. Я даже не пытался. Я считаю, что, если мужчина почему-либо надумал жениться, пусть женится. Не надо отвращать его от этого. А если брак потерял вкус, пусть разводятся. Жалко детей, но человек живет не ради детей, а дети не ради родителей.

Об Ирине я помню немногое; она была веселая и богатая, это при нынешнем-то порядке вещей, и полагаю, что, по справедливости говоря, она смогла бы быть веселой и без богатства своего отца. Совсем смутно помню, как она выглядела: смуглая, коренастая, с короткой стрижкой под мальчика. Знаю, что она плавала, ходила под парусом, ездила верхом и играла в бадминтон. Раз в жизни я танцевал с нею. Она держала меня железной хваткой, возила, как куль с мукой, взад и вперед по полу танцзала и, бережно держа под руку, провела, как лоцман судно, к нашему столу. Со мной она была всегда приветлива, и я не редко испытывал угрызения совести, когда, не узнав ее на улице, не поздоровавшись, проходил мимо.

Друзья Андрея качали головой, но свадьба была сыграна, и это была великолепная свадьба, ибо Ирина привыкла к роскошным пиршествам, а ее отец платил беспрекословно. Притом им была нужна церковная свадьба, или, вернее, синагогальная, ни о чем ином не могло быть и речи, надо было, чтобы и Бог получил свою долю счастья, надо было отблагодарить Бога за то, что двое еврейских детей обрели друг друга и община заполучит их детей. Из детей сделают сионистов, и сионисты отправятся заселять Землю отцов, ибо Земле отцов нужно еще больше поселенцев, ибо Земля отцов расширила свои пределы.

В день свадьбы Андрей встал с утра пораньше, поспешно облачился в заемный смокинг и громко отпускал шутки в том смысле, что для него холостяцкая жизнь и свобода скоро кончатся. Я с серьезным видом кивал и высказывал мысли в том же духе, Андрей нервничал и не мог завязать галстук. Я тоже не мог.

Галстук завязал отец, когда мы прибыли в такси к синагоге. Богатые родственники невесты с ухмылками грозным фронтом надвинулись на Андрея.

Когда мы поднялись по лестнице синагоги, дядя Лейб в шутку шепнул Андрею, что, если он устрашится женатой жизни и передумает, у него будет последняя возможность спастись, а именно: вскочить в его, Лейба, автомобиль и гнать прямиком на аэродром. При этом Лейб посверкал ключами от автомобиля Андрею в глаза. Андрей рассмеялся, но я заметил, что после этого в его движениях появились какая-то необычная угловатость, мелкие подергивания, как будто ему стоило немалых усилий совладать с собой и не поддаваться желанию повернуть к выходу. Неужели Андрей заколебался?

Во время церемонии венчания Андрей стоял прямой и негнущийся, словно балканский борец за свободу, посаженный на кол. Он был смертельно бледен, на лбу выступили капли пота.

Невеста рдела румянцем под вуалью. Отец переминался с ноги на ногу, угрюмо глядя на большой рот раввина Блау, бормочущий по-арамейски с венгерским акцентом. Мать невесты, закусив губу, со слезами на глазах смотрела то на Андрея, то на невесту. Я вздрогнул, когда раввин с шумом захлопнул молитвенник, бросил невидящий взор на молодых, затем поднял глаза на синий бархатный балдахин и сосредоточился на созерцании звезды Давида посредине.

С минуту он держал нас в напряжении, и Андрей уже повернулся было поцеловать суженую, как вдруг раввина прорвало:

— Роддныженикх… и невьеста! Роддныдружжья!

И в этом же духе, коверкая и сливая слова на венгерский манер, он произнес речь, и сказал нечто заковыристое: кольцо, которое Андрей наденет на палец невесте, можно-де сравнить с жизненным путем, который начинается с зачатия и кончается смертью, когда круг замыкается и человек, вышедший из праха земного, в прах возвращается. С другой стороны, кольцо символизирует странствия народа Израиля в период Рассеяния и Возвращение на родину. В-третьих, оно, конечно, символ супружеской верности, в-четвертых… Раввин выдержал паузу и подумал, что сказать о кольце в-четвертых.

— Ф-четфертых: кольцо символ Вселенной…

И он с гордостью посмотрел на отца невесты, который одобрительно кивнул, это необычайно вдохновило раввина, и он сказал, что Вселенная кругла, круглы все галактики, и солнца, и звезды, и планеты, и луны, и орбиты планет, и… и… и… кривая жизни и народ Израиля. А всех круглее Отец Небесный, Он средоточие всего…