Наконец Фанни удалось встать на узенький, почти горизонтальный карниз, идущий вдоль стенки. За ней туда же ступил и Ньеман. Здесь трещина вновь сужалась до нескольких метров.

– Подойдите! – скомандовала Фанни.

Комиссар приблизился. Фанни чем-то щелкнула у него на каске – Ньеман готов был поклясться, что зажигалкой, – и вдруг в глаза ему брызнул ослепительно яркий свет. В рефлекторе на шлеме своей спутницы полицейский опять уловил свое отражение, но еще явственнее различил пламя ацетиленовой горелки, свечение которой вогнутая зеркальная поверхность усиливала во много раз. Фанни ощупью зажгла свою лампу и шепнула:

– Если ваш убийца наведывался в эту трещину, то он наверняка стоял именно здесь.

Комиссар непонимающе смотрел на нее. Желтоватый свет его лампы горизонтально падал на лицо девушки, отчего оно искажалось, приобретая странное, недоброе выражение.

– Мы уже спустились на тридцать метров, – пояснила Фанни, коснувшись зеркально-гладкой стены. – Как раз тут находятся слои шестидесятых годов.

Фанни вынула новый моток веревки, несколькими ударами молотка вбила в стенку крюк и начала ввинчивать его в лед, как штопор в пробку. Сила молодой женщины буквально ошеломила Ньемана. Он смотрел на ледяную пыль, брызжущую из-под ее рук, и думал, что на такое способен не всякий мужчина.

Они пошли на новой связке, но теперь уже не вниз, а по горизонтальному карнизу, над бездной. Их фигуры смутно отражались на противоположной стенке. Каждые двадцать метров Фанни вбивала в лед новый крюк. Так они одолели около четырехсот метров, но до сих пор не встретили никаких следов убийцы. Внезапно Ньеману почудилось, будто ледяные стены колеблются и слегка фосфоресцируют; в ушах у него зазвучали какие-то странные сардонические шепоты, раздались вкрадчивые смешки. Все плыло у него перед глазами, ноги дрожали и подгибались. Что это – головокружение, ледовая болезнь? Он взглянул на Фанни, но она как раз доставала очередной моток веревки и ничего не заметила. Ньеман почувствовал, что сейчас упадет. Задыхаясь, он прохрипел из последних сил:

– Фанни...

Она обернулась, и вдруг Ньеману стало ясно, что он не бредил.

Лицо альпинистки было освещено не лампой, резко менявшей ее черты. Теперь его заливал другой свет, яркий, исходивший неведомо откуда. В этом свете Фанни обрела свою прежнюю лучезарную красоту. Ньеман огляделся. Ледяная стена играла и переливалась мириадами огненных искр. А сверху... сверху бежали ручейки воды; их становилось все больше и больше.

Нет, комиссар не сошел с ума. Напротив, он заметил то, что ускользнуло от внимания Фанни, сосредоточенной на страховке. Солнце! Там, наверху, разошлись облака, и солнечный свет проник в трещину. Вот откуда эти негаснущие блики и журчание, напоминавшее злорадное хихиканье.

Температура явно поднималась, и лед таял.

– Ах, черт! – выдохнула Фанни; ей тоже все стало ясно. Она вгляделась в ближайший крюк. Его резьба уже торчала из стены, таявшей и словно источавшей слезы. Еще несколько минут, и крюк выпадет. Тогда они оба рухнут в пропасть. Фанни крикнула: – Отойдите назад!

Ньеман попытался сделать это, но нога соскользнула с выступа, и он судорожно вцепился в веревку, державшую его в пустоте, стараясь сохранить равновесие. Он еще успел расслышать треск, с которым крюк вырвался изо льда, скрежет своих «кошек» о стенку и шумное дыхание Фанни, которая в последний миг схватила его за ворот куртки. Она втащила Ньемана на карниз и притиснула к стене. Ледяная вода обжигала ему лицо. Фанни шепнула:

– Не шевелитесь!

И Ньеман послушно замер, скорчившись на выступе и едва дыша. Фанни перешагнула через него, и он ощутил ее дыхание, запах пота и легкое касание волос. Она снова обвязала его веревкой и вбила пару дополнительных крючьев там, где лед еще не успел растаять.

Пока она занималась этим, журчание воды перешло в рев, струйки превратились в сплошной водопад, с грохотом низвергавшийся в бездну. Целые глыбы льда откалывались и падали вниз, разбиваясь на узком карнизе. Ньеман закрыл глаза. Он почти терял сознание среди этой ледовой фантасмагории, где все – углы, расстояния, перспектива – колебалось, таяло, исчезало из виду. Но крик Фанни вернул его к реальности. Посмотрев налево, он увидел молодую женщину в странной позе: повиснув на веревке, она изо всех сил отталкивалась от стены руками и ногами, словно боялась коснуться ее. Ньеман сверхчеловеческим усилием распрямился и двинулся к ней под ледяными, хлещущими сверху каскадами. Зачем Фанни отталкивается от своей единственной опоры – стены, – когда ледяная бездна вот-вот поглотит их? Но молодая женщина указала на стену.

– Там!.. Он там!.. – хрипло прошептала она.

Ньеман взглянул и содрогнулся от ужаса.

В ледяном зеркале, сквозь пелену воды, проступал силуэт обнаженного тела. Поза эмбриона. Рот, открытый в немом крике. Посиневшая, сплошь в ранах, кожа. А поверх – вода, сплошные потоки воды, искажающей это кошмарное видение.

Несмотря на страх и холод, грозивший убить их обоих, комиссар тотчас сообразил, что видит лишь отражение реальности. Кое-как сохраняя равновесие на узком выступе, он повернул голову, взглянул на противоположную стену и прошептал:

– Нет... Там.

Он стоял и не мог отвести глаз от настоящего, вмерзшего в ледяную стену тела, чьи кровавые контуры терялись в собственных отражениях.

Ньеман положил папку на стол и обратился к капитану Барну:

– Отчего вы так уверены, что этот человек и есть наш замороженный?

Тот развел руками.

– Только что приходила его мать. Она заявила, что ее сын исчез сегодня ночью...

Комиссар снова находился в жандармерии. Он только-только начал согреваться, натянув толстый шерстяной свитер с высоким воротом. Прошел час с тех пор, как Фанни удалось вызволить его и себя из ледяной ловушки без особых повреждений. Им повезло еще в одном: вертолет пролетал над трещиной как раз в тот момент, когда они выбрались наверх.

Теперь на леднике работали спасательные команды; они пытались извлечь труп из ледяной стены, а комиссар и Фанни вернулись в город, где их подвергли обязательному в таких случаях медицинскому осмотру.

Когда Ньеман пришел в жандармерию, Барн сообщил ему о пропавшем человеке, чьи приметы совпадали с приметами убитого: Филипп Серти, двадцати шести лет, холостой, работавший санитаром в гернонской больнице. Отхлебнув горячего кофе, комиссар повторил свой вопрос:

– Как вы можете утверждать, что речь идет именно о нем, пока мы не установили личность убитого?

Барн покопался в картонной папке и нерешительно сказал:

– Ну... из-за сходства...

– Сходства с кем?

Капитан положил перед Ньеманом фотографию молодого человека с худощавым лицом и коротко остриженными волосами. Мягкий взгляд темных глаз как-то странно не сочетался с напряженной улыбкой. Это лицо выглядело юным, почти детским, но в нем ощущалась какая-то болезненная нервозность. Комиссар понял, что имел в виду Барн: этот человек был похож на первую жертву, Реми Кайлуа. Тот же возраст. Те же заостренные черты. Те же короткие волосы. Оба молоды, красивы, стройны, и выражение лица у обоих выдает их внутреннюю тревогу.