Они ели вареное мясо, заедая его свежим хлебом при свете двух свечей, которые стояли перед ними на столе. Вдова принесла им прекрасного вина, сделанного ее мужем, и они подняли друг за друга бокалы, как и было ус ловлено.

— Чем ты займешься теперь, когда твоя служба закончилась? — поинтересовался Алехандро у испанца. — Не хочешь ли задержаться в Авиньоне? Дом слишком велик для меня одного, да и вдова только рада будет получать на монету в неделю больше.

Эрнандес поблагодарил за такое предложение.

— Я и в самом деле привязался к тебе, юноша, и знаю, что буду скучать. Мы прошли с тобой долгий путь, с тех пор как впервые увидели друг друга в монастыре. — Он сделал еще глоток прекрасного вина и продолжил: — Такому человеку, как я, только и нужно, что хорошая лошадь да мешочек золота. Езжай куда хочешь, смотри на звезды. И кроме того, мне что-то стали надоедать мои рассказы про старые подвиги. Пора делать новые.

Он перешел на шепот, не желая пугать хозяйку:

— Мне хочется обогнать чуму. По-моему, Авиньон становится опаснее осажденного лагеря.

Грустно было Алехандро слышать такие слова от своего бесстрашного друга. Чтобы восстановить прежнее настроение, он с нарочитой бодростью сказал:

— Ты еще вернешься в Авиньон, а я всегда буду рад встрече. Буду ждать новых рассказов о новых приключениях. А до тех пор мне будет не хватать тебя и бесед с тобой.

Эрнандес поднял еще один бокал за процветание молодого врача. А юноша, представив себе все будущие трапезы в компании лишь с экономкой, подумал, что в самом деле будет скучать по испанцу.

— А сейчас, друг мой, — наконец сказал Эрнандес, — позволь мне оставить тебя, поскольку лично я вознамерился провести ночь в чьих-нибудь горячих объятиях. Кажется, пора повторить кому-нибудь одну из моих историй.

* * *

Вечером накануне похода к банкиру Эрнандес поднялся из-за стола, не закончив трапезы и держась за живот.

— Эта французская кухня слишком хороша для меня, — сказал он. — Я за одну неделю съел здесь яиц и сыра больше, чем за всю свою жизнь в Арагоне. Похоже, пора дать отдых и желудку.

Ночью его бросало то в холод, то в жар, и он то натягивал до подбородка одеяло, то через минуту отшвыривал. Стараясь не думать о худшем, Алехандро решил, что его друг простудился или подхватил грипп, и потому лечить начал его соответственно — принес чай и отирал влажной губкой пот.

Он попросил у хозяйки масляную лампу, пообещав на следующий день наполнить свежим маслом. Потом отправился в свой новый кабинет, где забрал инструменты, которые могли понадобиться, если подтвердится худшее. Он взял скальпель и нож, чашу для кровопускания, настойку опия для обезболивания. Еще понадобится много вина. Вино он решил купить у хозяйки.

К тому времени, когда он вернулся, Эрнандесу стало хуже. Дыхание сделалось поверхностным, обычно смуглое лицо побледнело, приобрело землистый оттенок. Алехандро велел хозяйке принести высокий бокал, который он наполнил самым крепким вином и заставил Эрнандеса выпить. От вина больному, кажется, полегчало.

Но вскоре испанец вдруг сел, вытаращив глаза, и его вывернуло наизнанку так, что вся комната оказалась в остатках непереваренной пищи. Взвыв от отвращения, женщина выскочила из комнаты. Алехандро слышал на лестнице ее причитания, но и не подумал последовать за ней.

Эрнандес, избавившись от гастрономических демонов, немного успокоился. Алехандро открыл ставни, чтобы проветрить комнату, взял стул и придвинул к постели больного.

— Я останусь с тобой, Эрнандес. Если что нужно, я здесь, — сказал он.

Он просидел возле друга всю ночь. Временами дремал, склонив голову, и тогда ему снился Карлос Альдерон.

Разбудило его карканье черного дрозда, который устроился на подоконнике открытого окна. Взглянув на Эрнандеса, Алехандро увидел, что тот все еще мирно спит, укрытый до подбородка солдатским одеялом. По сравнению с темной грубой тканью лицо его показалось белым как мел.

— У тебя, наверное, жар, друг мой, — сказал Алехандро и положил ладонь на потный лоб испанца. — Да, действительно жар, — ответил он сам себе и откинул одеяло.

Он уже видел такие нарывы на мертвецах, но от вида вздувшейся, перекошенной шеи живого человека ему стало дурно. Шея была сплошь изуродована огромными шишками. Вокруг шишек появились синие и черные пятна. Алехандро, протянув руку, почувствовал, что от шеи несет страшным жаром. Едва касаясь горячей кожи кончиками пальцев, он осторожно пропальпировал шишку и удивился тому, какая она твердая. Он нисколько не сомневался, что внутри гнойная масса, которую часто описывали очевидцы. Значит, Эрнандес испытывал страшную боль, и Алехандро решил, чтобы облегчить ее, вскрыть нарывы.

Он крикнул хозяйке, чтобы та принесла воды, но не получил ответа. Спустившись вниз, он увидел, что лежанка возле очага пуста, постель не тронута, и понял, что женщина сбежала. Он снял с лежанки простыню, разорвал на тряпки. Нашел в кухне два ведра с водой, одно полное, второе почти полное. Отнес тряпки и ведро наверх, придвинул к постели Эрнандеса низкий столик и разложил на него все, чтобы было под рукой.

Вымыв руки и вытерев их льняной тряпкой, он достал флакон с опием. Осторожно разбудил Эрнандеса и велел раскрыть рот.

— Высунь язык, — сказал он. — Я дам тебе настойку, которая снимет боль.

С трудом Эрнандес выполнил то, что ведено. Роли их поменялись. Теперь Эрнандес стал похож на беспомощного младенца, а его молодой друг готов был его защищать, вступив в схватку с невидимым врагом.

Алехандро пришлось отвернуться, чтобы глотнуть воздуха, потому что язык оказался покрыт белой пленкой, издававшей неописуемо отвратительный запах. Отдышавшись, он сказал больному:

— Потерпи, вкус ужасный, но уж, пожалуйста, не выплевывай, как вчерашний ужин, — добавил он, чтобы посмешить Эрнандеса, и капнул несколько капель ему в рот.

В ответ Эрнандес попытался улыбнуться, но лишь застонал от боли: от слабого движения губ шишки на шее запульсировали. Он мужественно удержался от крика, но из глаз полились слезы.

— Потерпи, Эрнандес, я все сделаю, чтобы облегчить твои страдания. Я помогу тебе.

Не в силах что-то сказать, тот молча коснулся пальцами руки Алехандро, слегка похлопал по ней, а потом показал на подмышечную впадину. Стараясь понять, о чем хочет ему таким образом сообщить Эрнандес, Алехандро поднял к плечам рубаху. Под рубахой оказались такие же вздутия. Едва он прикоснулся к шишке размером со среднее яблоко, Эрнандес не выдержал. На этот раз ему не удалось сдержаться, и он страшно закричал.

Вскоре опий подействовал, и больной успокоился и задремал. Алехандро принялся за работу. Он делал все быстро, не зная, сколько у него есть времени, чтобы успеть, пока тот не пришел в себя. Он вымыл инструменты, тщательно вытер льняными тряпками. Чистыми тряпками протер пот на шее, обложил назревавшую шишку, чтобы то, что брызнет из-под кожи, впиталось в тряпки и ему не пришлось касаться выделений. Поместив скальпель в центр нарыва, он обернул его еще одной тряпкой и сделал надрез. Эрнандес слабо зашевелился, почувствовав боль даже сквозь наркотический сон. Алехандро сдавил шишку пальцами и вскоре почувствовал, что она стала меньше.