— Ну что ж! Я его понимаю. Тяжело брать взаймы, когда нечем расплатиться. Я бы тоже хотела помочь тете Полли, которая столько для меня сделала.

— Но ведь ты помогла ей этим летом.

Поллианна весело вскинула брови.

— Да, я нашла ей постояльцев на лето. — Она обвела рукой место, где стояли палатки. — Я ведь неплохо хозяйничаю, правда? А она не верила, что я это смогу. И у нее было столько предубеждений против постояльцев.

— А что?

— Не стоит теперь про это. Она ведь теперь уже вами очарована. А зимой я тоже буду ей помогать. Я придумала как. Я буду писать рассказы.

Джейми пришел в некоторое недоумение:

— То есть как?

— Писать и публиковать. Чтобы мне платили. Чему ты так удивляешься? Ведь очень многие пишут и печатаются. У меня были две знакомые девушки в Германии, они писали рассказы.

— А ты уже пробуешь?

— Ну… Пока нет. — И чтобы отвести дальнейшие расспросы, она добавила: — Я же сказала тебе, что сейчас я занимаюсь хозяйством. Нельзя одновременно писать и заниматься хозяйством.

— Да, конечно, нельзя.

Поллианна бросила на юношу укоризненный взгляд:

— Ты не веришь, что у меня может быть дар?

— Нет, я этого не говорю.

— Но я вижу, что ты сомневаешься. Ведь есть певцы со слабым голосом, а все же они учатся и начинают петь. Или музыканты.

— Мне все же кажется, что это не совсем так, — глухо отозвался Джейми и отвел глаза.

— Ты хочешь сказать, что карандаш и бумага — это не то, что фортепьяно и скрипка?

Он помолчал с минуту и ответил так же тихо, продолжая смотреть в сторону:

— Твой инструмент, Поллианна, должен быть огромное сердце Вселенной. И главное для тебя научиться. И тогда мир откликнется на твое слово смехом и слезами.

Поллианна вздохнула, и в глазах у нее сверкнули слезы.

— Ах, Джейми, как ты все прекрасно умеешь определить. Мне самой такое никогда бы не пришло в голову. Может быть, я и не научусь их писать. Но когда я читаю рассказы в журналах, мне кажется, что я писала бы не хуже. И я часто повторяю про себя те истории, которые в разное время рассказывал ты. И тогда я смеюсь или иногда плачу.

Джейми встрепенулся:

— И неужели мои немудреные истории смешат тебя или заставляют плакать? — В его голосе прозвучало нетерпение.

— Да, разве ты сам этого не чувствуешь? Это ведь началось еще тогда, в Общественном саду. Никто не умеет так рассказывать, как ты, Джейми. Это тебе бы надо писать рассказы, а вовсе не мне. Ну почему ты не пишешь? У тебя бы это замечательно выходило!

Он не ответил, и, может быть, он даже не слышал, что говорила Поллианна, потому что в это время он наблюдал за бурундучком, снующим неподалеку среди кустарников.

Поллианна прогуливалась и беседовала не только с Джейми, миссис Кэрью и Сейди. Все чаще ее приглашали погулять вдвоем Джимми и сам Джон Пендлтон.

Поллианне становилось ясно, что до похода она совсем не знала Пендлтона-старшего. Последние остатки его замкнутости и угрюмости пропали, как только он оказался в лагере. Он скакал на лошади, плавал, удил рыбу и играл в различные игры с не меньшей сноровкой и, пожалуй, с большим увлечением, чем Джимми. А рассказчик он был почти под стать Джейми, но только Джейми сочинял свои истории, а сюжеты Пендлтона, смешные, а подчас пугающие, были взяты из жизни, из его заграничных поездок.

— Расскажите про пустыню Сарры, что так нравится Нэнси! — попросила его в один из вечеров Поллианна.

Но еще больше она любила гулять с Джоном Пендлтоном и слушать его истории о своей матери, которую он знал и в которую был влюблен в дни своей молодости. Поллианна радовалась тому, что он так откровенен с ней, хотя в то же время это ее и удивляло. Прежде она никогда не слышала от него этих рассказов о безнадежной любви. Для него и самого бьшо неожиданностью то, что он явил вдруг такую душевную открытость, и он как-то сказал Поллианне:

— Я, право, и сам не понимаю, с чего это я вдруг так разболтался!

— Но я ведь так люблю вас слушать! — вздохнула девушка.

— Да, но я обычно никому не рассказываю о себе. Может быть, все дело в том, что вы с ней так похожи. Ты ведь очень напоминаешь мне ее в те дни, когда мы с ней были знакомы. Ты необычайно похожа на свою мать.

— Но я почему-то думала, что моя мама была красивая! — воскликнула девушка с нескрываемым удивлением.

Джон Пендлтон загадочно улыбнулся:

— Ну она, конечно, была красивая!

Поллианна сразу же пришла в замешательство:

— Но как же тогда вы говорите, что она была красивая?

Он простодушно рассмеялся:

— Ну когда молоденькие девушки говорят такое… Ах, Поллианна, маленькая колдунья!

Поллианна строго посмотрела ему прямо в глаза:

— Пожалуйста, мистер Пендлтон, не говорите со мной таким тоном. Я люблю быть красивой, это так. Но я нисколько не обольщаюсь на свой счет. В конце концов у меня есть зеркало.

— А знаешь, что я тебе посоветую… Когда ты разговариваешь с кем-то, отвлекись и посмотри на себя в зеркало.

Поллианна удивленно взглянула на него:

— Но ведь совершенно то же говорил мне Джимми, — воскликнула она.

— Да, он во всем меня опережает, негодник! — воскликнул Джон Пендлтон. Потом он помолчал и заговорил уже иным тоном: — У тебя глаза и улыбка твоей матери, и, на мой взгляд, ты очень хороша собой!

Глаза Поллианны затуманились слезами, она замолчала. Поллианне нравилось гулять и разговаривать с мистером Пендлтоном, но, конечно, не так, как с Джимми. Им с Джимми и не обязательно было вести долгие беседы, чтобы чувствовать себя счастливыми. Джимми все понимал. Джимми был большой, сильный и счастливый. Джимми не грустил ни о потерянном племяннике, ни о юношеской любви, которая ничем не увенчалась. Джимми не ковылял на двух костылях, и его не надо было жалеть. Только он был поистине радостен, счастлив и свободен. Одним словом, только он был Джимми.

Это случилось перед самым окончанием похода. И впервые Поллианна вдруг загрустила и почувствовала себя несчастливой.

— Лучше бы мы уехали домой позавчера. Тогда бы ничего этого не произошло.

Но они не уехали позавчера, и вот что случилось.

Рано утром в день отъезда решено было совершить прогулку к маленькой бухте. Это было в двух милях от лагеря.

— Наловим рыбы на прощальный ужин, — так объяснил цель прогулки Джимми. И все с радостью согласились.