— Опять ахаешь? Когда же привыкнешь? Уж давно пора, иди завтрак готовь. — Он толкнул меня в плечо шершавой рукой.

В одно мгновение я скатилась с кровати и чуть не упала — до того высока она была, а приступочку к ней я не сразу заметила. Опять! Господи! Что же это делается, куда же это я то и дело попадаю? И неужели я вот с этим чучелом любовью ночью занималась? Ведь лежали на одной постели, как муж и жена. Стараясь больше не смотреть на него, я вышла в соседнее помещение, должно быть кухню, и подошла к окну. Скудно мощенная небольшая площадь, дома, крытые черепицей, по ее краям, сиреневое светило бодро карабкается к зениту. Знакомый вид, знакомые места. Странно, в прошлый раз я ни слова не понимала, а сейчас все понятно, будто по-русски говорят.

— Работай, работай. Женщина должна работать, иначе нет смысла ее держать, — заворчало чучело, появляясь за моей спиной в немыслимой длинной фуфайке, в опорках на босу ногу.

Коленки у него тоже были голые, без штанов, что ли? Ничего себе нравы. Он потянулся на верхнюю полку за миской, фуфайка задралась, и я собралась мысленно плюнуть, заранее морщась от омерзения, а зря. Никакой голой щетинистой мужской задницы я не увидела, под кофтенкой на нем были кожаные короткие шорты. Он достал миску, любовно обтер ее ладонью и бережно поставил на дощатый стол. Ишь ты, как трясется над ней, посуда у них, что ли, дорогая? Я стала вспоминать, что было написано об этом в учебнике истории, но не вспомнила, поскольку ни черта там про жизнь простых людей написано не было, мол, тяжело жили, да и все. Только про королей разных да про их войны. Мужик в фуфайке, устав ворчать и буравить меня злым взглядом, принялся сам стряпать завтрак. Это он правильно сделал, я не знаю тут ничего. Подвинув к себе хилый гибрид табуретки с троном, я уселась и стала с неподдельным интересом следить за тем, что он делает. Он каменной колотушкой давил в миске какие-то сморщенные коричневые не то грибы, не то овощи, совсем не аппетитные на вид, и при этом кряхтел от натуги, должно быть, изрядно жесткими они были, эти дары местной природы.

— У тебя все отлично получается, я все равно никогда бы не догадалась, что вот это едят, — одобрила я его действия.

— Вот на что ты мне? Зачем я только согласился тебя в дом взять? — печально вопросило чучело.

— А и правда, зачем? — заинтересовалась я.

Он посмотрел на меня темными, маленькими, очень глубоко запрятанными глазками и неожиданно улыбнулся, показав редкие желтые зубы. Правильно говорят, что улыбка способна украсить любое, даже очень невзрачное лицо. Морщинки разбежались, смуглая зеленоватая кожа слегка порозовела, и стало видно, что он вовсе не стар и не так суров, каким хочет казаться.

— Понравилась ты мне, — честно признался он. — На вид крепкая такая, я думал, что ты всю работу быстро переделаешь, а ты бездельницей оказалась, все самому приходится делать. — И вновь посуровел.

Комплимент меня приятно удивил, надо же, здесь я выгляжу крепкой, а там у нас дохлятиной считаюсь. Я оглядела себя, совсем забыв, что в этих странных снах я себя не вижу. Ан нет! Кое-что было видно, не слишком отчетливо, но разобрать вполне можно, это вот руки, а это — ноги.

— Работать не хочешь, а есть любишь, — продолжал он воспитывать меня. — Если не исправишься, завтра Уклю тебя отдам.

— Какому еще Уклю? А-а, это Змею Горынычу, что ли? — сообразила я.

— Ты про кого говоришь?

— Ну, этому ящеру вашему, с длинным таким языком, он им еще глаза облизывает, я видела.

— Ну да, Уклю.

— И что он будет делать, этот Укль, съест меня?

Чучело задумалось, и я поняла, что про этого ящера он и сам толком ничего не знает.

— Может, и не съест, может, ты ядовитая какая, — нашелся вдруг он.

— Сам ты ядовитый, — хладнокровно возразила я, глядя, как он поливает молоком из грубо вылепленного кувшина неаппетитную на вид тюрю.

Видно, на этом вся готовка закончилась, потому что он достал ложки, чем очень порадовал меня, я уже опасалась, что есть придется руками. Но поесть нам не дали. На площади раздался какой-то неясный шум, тут же затопотали под окном, стукнули дверцей, и в дом без всяких церемоний ввалились два типа, похожие на тех, что в прошлый раз повязали меня.

Неужели опять арестовывать пришли? Ну что за дела, я так не играю, только размечталась поесть, на тебе! Но они в мою сторону не глянули даже, а подступили к чучелу и давай верещать.

Пусть меня слопает этот их дурацкий Укль, если я хоть что-нибудь поняла! То есть это не было похоже на нечленораздельное стрекотание, как в прошлый раз, слова были, но непонятные. Несколько языков у них, что ли, в ходу? Мудрено как-то уж очень. Незваные гости перестали верещать, однако не уходили, чего-то ждали. Чучело почесало в затылке, чем очень напомнило мне наших мужиков в период раздумья, тяжко вздохнуло, потом буркнуло что-то и показало рукой на дверь — выметайтесь, мол. Из этого смелого жеста я сделала вывод, что чучело их вовсе не боится, скорее досадует на них. Я была вполне солидарна с ним: что такое, пожрать не дадут спокойно, вваливаются как к себе домой. Проверещав что-то напоследок, типы вышли. Я расшифровала это как прощальные приветствия и порадовалась, что наконец завтракать будем. Но с дешифровкой у меня ошибочка вышла, наверное, последними их словами были: «Давай скорее». И чучелко принялся давать, подпоясался внушительной ширины ремнем, потом надел на голову маленькую шапочку, сильно смахивающую на детский чепчик.

Неплохой прикид, подумала я, только слюнявчика не хватает. Чучелко словно мысли мои прочитал, спохватился и надел кожаный нагрудник. Видимо, вся эта одежда была не просто так, а неким отличительным признаком, вроде униформы, потому что он посмотрел на меня так горделиво, словно по меньшей мере облачился в царские доспехи.

— Отлично выглядишь, прямо воин Золотой Орды. — Я понятия не имела, как должен выглядеть ордынский воин, но он так простодушно гордился, что надо было как-то похвалить.

Вряд ли он понял меня, но величаво кивнул. Потом вооружился какой-то палкой, обмотанной толстой веревкой, несколько неожиданное оружие, надо сказать. Палка была небольшой и не очень толстой, как раз, чтобы в руку взять, что он может ею делать? Чучелко вышел, а я осталась в растерянности, поскольку была уверена, что он позовет меня с собой. С одной стороны, хорошо, можно перекусить быстренько, но с другой стороны, любопытно посмотреть, что там стряслось у них? Я решила, что успею и то и другое. Зачерпнула деревянной ложкой тюрю и понюхала ее. Запах был пряный и совершенно незнакомый, но пахло не противно. Мысленно перекрестилась и попробовала. А ничего, вполне съедобно, действительно тюря, по вкусу очень похоже на белый хлеб с молоком, даже сладко немного. Я съела примерно треть того, что было в миске, и еле удержалась, чтобы не слопать больше. Вкусно, елки-палки! Но надо и чучелке оставить, наверняка у него никакой другой еды нет. На площади между тем шум усилился, и я заторопилась к двери.

На сравнительно небольшом пространстве клубилась толпа, в воздухе висела пыль, слышались какие-то глухие удары, сопровождаемые ревом и визгом. В нетерпении посмотреть, что же такое там творится, я стала пробираться ближе к центру сборища, энергично раздвигая стоящих, причем мне-то казалось, что я делаю это легонько, но разлетались они от меня словно сухие прутики, уж больно мало в них было весу. Недовольно ворча, потирали они ушибленные плечи, но, увидев, кто причинил им эти неудобства, строили брезгливые гримаски и пропускали меня.