— От моей квартиры. — Как же хреново разговаривать вот так — глядя на нее в зеркало заднего вида, но ближе пока и не стоит. — Приезжай, когда… В общем, я буду тебя ждать, Динамщица.

Она не выглядит удивленной.

Хотя, что я вижу на ее лице в маленьком продолговатом зеркале, в тени, а теперь еще и повернувшуюся к окну?

— А где Дина? — спрашивает без особого интереса.

— Мы расстались.

Можно, конечно, рассказать, как она нагрянула без предупреждения, не оставив мне выбора. И даже что сразу после этого я уехал на работу. И все остальное тоже, потому что если я в чем-то и виноват перед Алисой, то только в том, что не сказал правду с самого начала. Сейчас кажется, что она бы все поняла и дала мне пару дней разобраться с Диной.

Но Алисе все это не интересно. По женщине, даже когда ее лицо скрыто серой тенью, всегда видно, что она хочет услышать, а о чем лучше не говорить.

Алиса кладет ключи в коробку, закрывает ее крышкой.

Вертит и перекладывает из ладони в ладонь.

— Ну и сколько у меня есть времени? — еще один вопрос, но на этот раз она отвечает на мой взгляд в зеркало.

Впервые в жизни вот так спокойно выясняю отношения.

Наверное, потому, что у нее уже перегорело, а меня до сих пор слегка штормит.

Первый раз в жизни я творю такую романтичную хрень. Тем более, с девушкой, с которой даже не трахался. Тем более, с малолеткой, с которой — вот парадокс — так до сих пор и не знаю, что делать.

— Алиса, я же сказал, что буду ждать.

— Десять лет? — язвит она, прищуриваясь.

Криво усмехаюсь в ответ.

— Так и знала, что у мужского «я буду ждать тебя всю жизнь» все равно ограниченный срок годности.

— Не передергивай, Динамщица, о всей жизни речь не шла.

— Ты все-таки феерический долбоёб. — Она качает головой и как-то совсем по-детски дергает кошачье ухо на шапке.

Но кладет коробку с ключами в рюкзак.

Выходит, не сказав на прощанье ничего.

Чихнула бы хоть ради приличия.

Я могу догнать ее и предложить подвезти, но что-то подсказывает, что сейчас в наших отношениях (хоть это очень серьезное слово для того, что между нами происходит), снова наступит неопределенная пауза.



— Ну и долго ты его мариновать будешь? — спрашивает Танян, когда я, набрав сообщение, бросаю телефон в сумку и тянусь за коробкой с набором красных новогодних шаров.

— Вообще не понимаю, о чем ты.

— О том молодом архитекторе. — В ответ на мою приподнятую в удивлении бровь поясняет: — Ты же постоянно оставляешь телефон, пару раз видела сообщения от абонента «Март».

— А подсматривать не хорошо.

— Мариновать мужика два месяца — тоже не хорошо.

— Он меня обманул.

— И дал тебе ключи от своей квартиры. Это много значит, особенно если вспомнить, что ты так ему и не дала!

Я с силой кладу коробку обратно на место. Консультант за нашими спинами недовольно ворчит и как бы себе под нос бормочет, что товар хрупкий, и кто потом будет платить недостачу.

Приходится быстро перейти к стеллажу с мишурой и не глядя накидать в тележку несколько пушистых лент.

Танян иногда такая заноза в заднице — просто атас.

Особенно когда вспоминает, что иногда испытания закаляют и приводит в пример их с Семочкой непростые отношения. Правда, в последнее время у них вроде штиль: даже вместе записались на фитнес — и Танян скинула пару лишних кило, и уже вовсю осваивает узкие джинсы.

Мы с Мартом и правда поддерживаем связь.

Именно так — почти официально, без флирта, общаемся на разные темы, иногда запойно весь день, а иногда ограничиваемся парой сообщений в неделю. Он написал первым, примерно через пару дней после того, как отдал мне ключи. Пожелал доброго утра и прислал селфи на фоне Москвы-сити. В очках. В красивой рубашке и модном пальто. С ухоженной и немного отросшей бородкой.

В ту минуту мне хотелось расцеловать мой бедный, покрытый трещинами телефон, потому что этот мужик, официально, даже если придурок и лгун, но все равно был самым красивым из всех, кого я знала.

Но я сдержалась и даже не отправила в ответ пару смайликов-поцелуев. Хотя и хотелось.

Вместо этого ответила, что в это время суток Москва-сити выглядит особенно эффектно, и пожелала ему хорошего трудового дня.

После этого мы начали переписываться.

До звонков, как до предварительных ласк, дело не дошло до сих пор.

— Это из-за Миллера? — Танян накладывает мне в корзину еще гору мишуры. — Слушай, это не мое дело, но…

— Вот именно — не твое дело. — Выкладываю ее «порцию» обратно на стеллаж и иду дальше.

Обычно я все ей рассказываю. Иначе зачем нужны подруги?

Но в этот раз я просто не знаю, о чем говорить.

В моей жизни есть один взрослый мужик, которому я перестану быть нужна, как только наиграется.

И есть другой — который однажды уже обманул меня, но продолжает меня ждать.

Уже почти два месяца.

И мне очень хочется его простить.

И очень страшно, что когда-нибудь все это повторится.

— Я бы с женатиком не связывалась, — вслух рассуждает Танян, когда мы с покупками трясемся в вагоне метро. — Даже если он такой охуенный. Сначала развод, потом — доступ к телу. Но ему уже сороковник, Лис. Что у вас вообще общего? Ты через десять лет — роскошная молодая баба, а у него уже и не стоит по утрам.

Если честно — никогда даже не думала в эту сторону.

И не горю желанием думать сейчас.

— А архитектор — перспективный, молодой, умеет красиво ухаживать. — Танян романтично закатывает глаза, как будто была там, когда Март катал меня на яхте всю ночь. — Ты на него слюни пускаешь. Мужики иногда оступаются. И, согласись, тогда еще вы не были совсем уж официально вместе, и про свою другую бабу он тебе тоже все честно сказал. Мужики — они иногда такие нерешительные, думают, что синица в руках лучше журавля. А у Дины был целый бонус — она, в отличие от тебя, трахала его все предыдущих два месяца. До сих пор не пойму, какого… у вас тогда все разладилось.

Я знаю причину.

Но все равно не могу себя заставить жалеть о случившемся.

Было и было — все равно уже ничего не переиграть.

Домой приезжаю около пяти. Сегодня тридцатое декабря, а у меня до сих пор нет ни елки, ни снежинок на окнах. Только пара больших пакетов с новыми новогодними украшениями, которые я — если быть честной — собиралась повесить не на свою елку.