– Для освежения памяти? – снова фыркнула и небрежно сунула мне его в руки, выходя, красные блестки посыпались на пол, словно капли крови. Словно предостережение.

Я бросилась к тумбочке, засунула шар поглубже в ящик. Век бы его не видать. Схватила дневник и принялась вырывать из него страницу за страницей, судорожно всхлипывая. Выдрала все до единой, весь пол был ими устлан.

В дверях появилась мама, с ужасом поглядела на меня.

– Она читала мой дневник! – только и могла я сказать.

Мама села рядом со мной на пол, поглядела на эти страницы, а потом стала подбирать их и рвать в клочья, и лицо у нее было уже не такое спокойное, как обычно, на глазах слезы. Этот ее поступок значил для меня больше, чем любые слова. Я тоже взялась за дело, мы разрывали на мелкие кусочки исписанные моим почерком страницы, все эти восклицательные знаки, звездочки и сердечки вокруг имени Арта, все эти глупые заметки и слова, исходившие из самого сердца, и мои девичьи тревоги, и шутки, над которыми я хихикала, и мои глубоко личные мысли – все то, что прежде было моим, и только моим. Я тщательно проследила, чтобы каждое сердце было разорвано.

Ангелина Тиндер права: они хотят забраться к нам в голову. Но я их в свою голову больше не пущу.

Мы с Джунипер почти что не разговаривали.

Она чувствовала себя и виноватой, и обиженной. Я была зла и, должна признаться, не без удовольствия вымещала на сестре свою боль. Слишком много у меня оставалось времени на размышления, анализ, препарирование, и постоянно всплывал в памяти тот момент в автобусе, который я мысленно пыталась прожить иначе, словно таким образом могла повлиять и на последствия в реальности. Но каждый раз, когда я возвращалась в тот автобус, я вновь заставала там Джунипер – ни во что не вмешивающуюся. Джунипер, у которой обычно рот не закрывался, не нашла ни слова в мою защиту, не заступилась в автобусе, не свидетельствовала на суде, а главное, теперь у меня на глазах она продолжала жить нормальной жизнью, как хотела бы и я, – вот что всего больнее ранило.

Я видела, моя манера молчать сводила ее с ума. Беззвучно она кричала мне – я чувствовала, – что ни в чем не виновата. Твердила, что и так страдает от своей вины, зачем же ее усугублять. А я на безмолвный вопль отвечала молчанием. Ведь прежде я делала в точности то, что велели, я, а не она. Почему же она вдруг сделалась мной, а я – ею? Что за безумный поворот событий? Я надевала ее одежду, ко мне перешла ее неуверенность в себе, а она вдруг затаилась, прикусила язык – она, никогда не умевшая промолчать, – и украдкой покидает дом по ночам, с кем-то встречается, а я теперь из дома ни ногой. Моя вина, что все мы настолько изменились и так обходимся друг с другом, моя вина, однако и подавить в себе обиду я не могу.

Острее всего я тоскую по Арту, сердце мое разбито, он так мне нужен. Не понимаю, почему он не писал мне, почему не позвонил, почему не позвал. Если он вправду сбежал из дома, вырвался из-под отеческого надзора, то он свободен и может прийти ко мне. Уже начинает казаться, будто сам Арт решил держаться от меня подальше, а не отец ему это приказал. Вот что больнее всякого Клейма.

После столкновения с Колин я больше не заглядывала в школьную столовую. Сидела в библиотеке и читала книги, сворачивалась на бобовом пуфе в углу и пряталась в чужих тревогах и триумфах. Прежде на художественную литературу у меня не хватало времени. Меня притягивала реальность. Математика. Задачи и решения. То, что действительно имело значение. Но теперь я поняла, почему люди читают книги, растворяясь в чужой жизни: порой я читала какую-нибудь строчку и вдруг резко распрямлялась, как подброшенная, ведь это было то самое, что я сама недавно пережила, да так и не выговорила. Мне хотелось как-то проникнуть на страницу и сказать этому персонажу, что я его понимаю, что он не одинок, это нормально, человек вправе переживать именно такие чувства. А потом звенел звонок, я закрывала книгу и возвращалась в реальный мир.

В тот день я слишком устала и не могла сосредоточиться на чтении – не выспалась ночью. Я сама будила себя, потому что сны все время превращались в кошмары из камеры Клеймения. В последнее время главным героем моих снов стал Кэррик, и я видела, как вместо меня в ту камеру ведут Кэррика, его прижигают каленым железом. Где-то он теперь? Он обещал разыскать меня. Когда? Я часто думала о нем, так часто, что вот он уже и в ночные кошмары проник. Поиск в интернете на «Кэррик Заклейменный» пока ничего не дал. Фамилии его я не знала. Вообще ничего не знала о нем: откуда он, что натворил. Я не знала, осудили его или нет, хотя подозревала, что и ему вынесен обвинительный приговор. Тревожилась, не накажут ли его и за то, что он ворвался ко мне в камеру Клеймения, и молилась, чтобы и у него нашелся такой утешитель, каким он сам был для меня. Я написала его имя в блокноте и принялась обводить красными чернилами снова и снова, так что буквы чуть ли не выпрыгивали со страницы. Это помогло мне сосредоточиться.

Вдруг в библиотеке послышался какой-то шум. Это Логан.

– Привет! – весело окликнул он меня. – Тебя-то мне и надо.

– Меня? – изумилась я.

Он подскочил вплотную и вручил мне конверт. Обычно он вполне уверен в себе, но тут вдруг застеснялся.

– Приглашение на мое восемнадцатилетие. В эту пятницу.

– Спасибо! – улыбнулась я, сердце так и подпрыгнуло.

– Все инструкции внутри. Придешь? – Он посмотрел мне прямо в глаза.

Я покрутила конверт в руках, что-то меня смущало, тревожило.

– Э… А почему?

– Что почему? – рассмеялся он.

– Почему ты меня пригласил?

– Весь класс приглашен. Не могли же мы тебя обойти.

– Не уверена, что ребята будут мне рады.

– Я буду рад, – решительно возразил он. – Так ты придешь?

– О’кей. То есть да, спасибо. – Я почувствовала, как по лицу расплывается улыбка, и не могла ее сдержать. Как только Логан вышел из библиотеки, я в восторге завизжала, затопала ногами. Глядишь, все не так уж и плохо. Глядишь, и наладится.

Снова какой-то звук в библиотеке.

– Логан! – окликнула я. – Это ты?

Я прошла до конца книжного ряда, свернула за стеллажи налево. Вдруг с другой стороны меня кто-то схватил и потащил за угол, в соседний проход. Я чуть не заорала, но тут увидела перед собой Арта.

– Тсс! – шепнул он, приложив палец к моим губам, и увлек меня в дальний конец библиотеки, за полки, в самый темный уголок.

Сердце громко стучало, я поверить не могла, что это происходит наяву. И дурацкая улыбка все еще не сошла с моего лица.

Мы стояли так близко, он вжимал меня в стеллаж. Парочка книг соскользнула с полки за моей спиной. У Арта усталый вид, волосы утратили блеск, какие-то неопрятные стали и уже не вьются – не кудри, а патлы. Темные, черные круги под глазами, словно он которую неделю не спит, и лукавая усмешка покинула глаза, они потускнели. Я присматриваюсь к нему, а он ко мне. Изучает мой висок, тот, где Клеймо, морщится, словно чувствует мою боль, тянется пальцами к рубцу от ожога, но не прикасается к нему, пальцы замирают в сантиметре от виска, спускаются ниже, ласкают мое лицо, по щеке к губам, Арт смотрит на мой рот, смотрит пристально, и я понимаю: он пытается представить себе Клеймо на языке.