Верховный Главнокомандующий не любил, чтобы разговоры с ним выходили за пределы его дверей. Наполеон говорил, что секрет есть секрет, пока его знает один человек. У Сталина могли знать секрет и два, и три человека: он и те, с кем шла беседа. Но если он, поговорив с кем-нибудь из товарищей, предупреждал: «Об этом знаете вы и я», — то можете быть уверены: ни один человек не решался сказать кому-либо о состоявшемся разговоре, и секрет оставался секретом. По крайней мере, мне не известны такие люди, которые бы делали третье лицо обладателем этого секрета.

К людям, которые работали с ним, Сталин был очень внимателен, он считался с тем, что на войне может быть всякое.

Известно, что И. С. Конев[61] вследствие неудач на фронте (речь идет о сорок первом и сорок втором годах) дважды оказывался под угрозой суда и сурового приговора. И оба раза Сталин брал его под защиту, видя, что на войне иногда складывается такая обстановка, когда один человек, будь он даже семи пядей во лбу, лично сделать ничего не может. Надо сказать, что Иван Степанович Конев показал себя удивительно храбрым человеком. Так, командуя Калининским фронтом и получив донесение, что одна из рот оставила свои позиции и отошла, он поехал туда, лично руководил боем и восстановил прежнее положение. Правда, я был свидетелем, как Верховный ругал его за такие поступки, выговаривая ему, что не дело командующего фронтом лично заниматься вопросами, которые должны решать, в лучшем случае, командиры полков. Но храбрых людей Сталин очень уважал и ценил.

Надо сказать, в командовании прямо не везло (если это выражение достаточно для определения сути дела) генералу А. И. Еременко[62]. Не раз его перебрасывали с места на место с одинаковым результатом, и лишь в 1944 году, когда изменилось положение на всех фронтах, дела у него более или менее пошли. К неудачникам следует отнести и Ф. И. Голикова[63], которому пришлось уйти с фронтового командования на кадры.

Не раз мне приходилось хлопотать за кого-нибудь перед Верховным Главнокомандующим или быть свидетелем того, как это делают другие. Так, однажды, неизвестно какими путями, появился у меня на столе замусоленный треугольник-письмо: «Гражданину командующему Голованову». Признаться, с такими адресами я еще писем не получал. Быстро вскрыв его, сразу посмотрел на подпись: «Мансветов». Неужели это командир отряда из Восточно-Сибирского управления ГВФ?

Действительно, письмо было от него, а сидел он в лагерях где-то на Колыме, обвиненный в шпионаже в пользу Японии и арестованный в 1938 году.

Мансветов просил помочь ему. Сам он происходил из грузинских князей, но, как известно, князья эти подчас, кроме общипанного петуха, ничего не имели. Как летчик и командир отряда, Мансветов, оставаясь беспартийным, пользовался большим авторитетом среди товарищей, и уж что-что, а версия о его японском шпионаже никак не укладывалась в моей голове. Вспомнил я и свои мытарства в Иркутске. Меня ведь тоже пытались приобщить к какой-то разведке.

Вечером я пришел домой к И. В. Сталину, рассказал ему о полученном письме, а заодно и о своей иркутской истории…

— Что-то о князьях Мансветовых ничего особенного не слышал, — сказал он. — Вы хорошо знаете этого Мансветова?

— Я не только хорошо его знаю, но ручаюсь за него и прошу разрешить забрать его к нам в АДД.

— Ну что же, если вы уверены в нем и ручаетесь за него, мы сейчас попросим направить его к вам.

Он подошел к телефону, набрал номер.

— У меня Голованов. Ходатайствует за бывшего своего командира отряда. Считаю, просьбу его следует рассмотреть: зря человек просить не будет.

— Приедете к себе, позвоните Берия, — сказал Сталин. На этом мы и распростились.

Кстати говоря, Сталин всегда, когда к нему приезжали домой, встречал и пытался помочь раздеться, а при уходе гостя, если вы были один, провожал и помогал одеться. Я всегда почему-то чувствовал себя при этом страшно неловко и всегда, входя в дом, на ходу снимал шинель или фуражку. Уходя, также старался быстрее выйти из комнаты и одеться до того, как подойдет Сталин. Так было и на этот раз.

Приехал к себе в штаб, мне сказали, что дважды уже звонили от Берия и чтобы я сейчас же ему позвонил.

— Что это у тебя там за приятель сидит?! — грубо спросил меня Берия, как только я с ним соединился.

Я понял, что он был недоволен моим непосредственным обращением к Сталину.

Я рассказал о сути дела и сообщил, где находится Мансветов. Через некоторое время мне позвонил Берия и сказал, что Мансветов скоро прибудет ко мне и чтобы я написал документ с просьбой о его освобождении и направлении в мое распоряжение. Впредь, дал указание Берия, по этим вопросам беспокоить Сталина не нужно, а если что-либо возникнет, обращаться непосредственно к нему, чем я и не преминул в дальнейшем воспользоваться.

В тот же день мною было написано официальное письмо в Наркомвнудел. Вот его текст: