Так отчего же спился Иннокентий как-его-там-ович? Можно, конечно, подумать, что изначально был с гнильцой, а зелёный змий просто приполз на готовое.

Но иногда Младшему казалось, что, когда вокруг все пищат, хотят есть, болеют, бегают, шумят, дерутся, когда нет угла, где можно спрятаться от обязанностей и проблем, побыть наедине с собой,– как тут не стать пьяницей и не отбросить, подобно ермолаевскому мерину, копыта? Возможно, Иннокентий был не хамло-буян, а тоже тихий… как его там… интровертор.

Конечно, есть люди, которые могут спокойно переносить все тяготы семейной жизни. Их большинство. Но Саша не был уверен, что сам он из таких. Наверное, чувства между мужчиной и женщиной затем и придуманы, чтобы быть анестезией и подсластителем для рутины. У него это чувство тоже было, но к другой. И умерло вместе с ней.

Дети Лены казались Саше птенцами с разинутыми клювиками, которые постоянно требуют, чтобы туда положили червячка. Ещё были козы в сарае и куры в курятнике. И даже рыжий наглый кот, который ловил мышей, птиц, змей и пауков (то есть прекрасно мог обходиться подножным кормом), быстро сообразил, что Чужой Человек – в глубине души добрый и из него можно вить верёвки. Если хозяйка запросто даёт пинка за мяуканье, а дети стараются затискать «кису» до полусмерти, то у чужака можно выпрашивать еду безнаказанно. И человек поделится своей порцией. Даже животное понимало психологию. А уж дети и подавно. Поняли, что пришельца-приживальщика бояться не надо. Хорошо ещё, что пакостить пока могли только мелко. С более старшими было бы совсем худо.

Все три малыша были беленькие и чуть курносые, как их мама. А больше ничего он в их внешности не запомнил и ничего к ним не чувствовал. Просто принимал, что они есть. И старался не раздражаться на то, что они задают вопросы и дёргают за край одежды. Лишь бы не связывали его шнурки, не разрисовывали его блокнот (приходилось прятать) и не дрались между собой. Драки обычно заканчивались рёвом на весь дом. При Лене они вели себя прилично. И ведь ещё повезло, что болели редко и не тяжело, лето на дворе. На небольшие хвори взрослые особого внимания не обращали. Серьёзные болезни женщина называла одним словом: «вешалка», но при Саше их не случалось.

Вроде они были даже милые… когда спали. Как игрушки. Или зверюшки. Но он пока явно не готов к тому, чтобы самому обзавестись такими «цветами жизни». Как ни постыдно признавать свою слабость, но это потруднее, чем с Ордой воевать.

Жена – можно же называть её так?– постоянно в трудах и заботах. Огород, дом, живность, мелкие… Саша ни разу не видел, чтобы Лена просто посидела. Если садилась – то с вязанием в руках. И сама крутится по хозяйству, и мужу не даёт расслабиться. Но хотя бы не пилит.

А хозяйство… это не та работа, которую можно выполнить. Она не заканчивается и не освобождает тебя все двадцать четыре часа в сутки. Потому что, даже когда ты спишь, она есть, она копится. Это та самая энтропия, о которой дед рассуждал.

–Ты что, дурачок?– говорила Лена.– Козу надо доить, огород копать, у мелкого опять живот болит, забор вон заваливается, крыша курятника протекает, яму надо чистить, мыло варить, какие чувства? Ты книжек перечитал, Санька. Постель есть… когда силы остаются… Чтобы не тронуться. А чувства… это выдумки. Ты ещё расскажи про принцесс и драконов. Была у меня в детстве книжка, очень я любила картинки в ней рассматривать. Представляла, что вырасту, стану принцессой, и приедет за мной принц… А приехал Кеша… Какие тёмные, блин, повелители? Какие нафиг мутанты и бандиты? Тут и без них зашиваешься. Стирка, уборка, пелёнки. Раньше, наверное, было проще. Электричество, стиралки, «полифабрикаты» какие-то. Памперсы. Из чего их делали-то, не знаешь?

Он пожимал плечами. Вроде из полимеров каких-то хитрых. Да уж, эта технология посложнее ядерного реактора, и не менее важная. Жаль, что утеряна.

Хорошо ещё, что ребёнка у них не случилось. Они были осторожны, хотя и не очень. Может, Лена их не могла больше иметь… Потому что её соседки рожали по пять-шесть, как конвейер. Стоило им подумать о ребёнке, как он появлялся.

Про то, что какие-то проблемы по этой части могут быть и у него, Младший даже не задумывался.

Но решил, что ушёл бы всё равно, разве что чувство вины было бы сильнее. Потому что никому ничего не обещал, и потому что у него важная-важная цель.

Вернее, это он всё ещё так считал – что оставил Заринск и продолжил путь один не просто так. Что у него – миссия. Что он – мститель, хоть и не в маске, а в противогазе или респираторе. Дурачок.

Потом не раз и не два он подумает, что Цель была удобным оправданием.

Елену обвинять не в чем. Она пыталась его привязать к себе, как умела. Ей требовалась пара мужских рук в хозяйстве. Саша уже научился простому правилу – всегда предполагать наличие у людей корыстных мотивов. Но здесь эксплуатация была довольно безобидной. А «корысть» – общей. Это было лучшее, что он пока видел, после того, как его жизнь сломалась.

Много позже, в других краях, лёжа на жёсткой многоярусной койке, Александр будет вспоминать эти дни, слушая пьяный бред товарищей по казарме. Те раздобыли спирт и теперь просвещали какого-то новичка, совсем зелёного парня. В месте, где женщины недоступны по определению, мужчины все равно базарили о бабах.

Саше эти уроки уже были не нужны. И он думал о другом. О своих планах и их реализации. Он тогда был как никогда близок к цели. К человеку, которого называют Уполномоченный.

«Мужику хватает увидеть что-то похожее на самку, чтобы захотеть. Если он нормальный мужик, мля, а не чмо. А вот завести среднюю бабу сложнее, чем реактор ледокола Страшнознамённого Северного Флота, пацан»,– гнусавил голос рядом. Мешая Младшему обдумывать план.

«Ещё поди, добейся этого. Тут, салага, мастером надо быть! А в основном девки просто притворяются. Да так качественно, что мужики проживают жизню в блаженном неведении. Считая, что доставляют своим женщинам невиданное блаженство за секунды и без усилий».

Слова, может, были чуть попроще, но смысл такой. Ему оставалось радоваться, что с этой фигнёй старшие лезут не к нему.

«Есть, конечно, такие,– продолжал вещать казарменный мудрец,– которые разогреваются быстро и хотят часто. Но это – как приз в лотерею. Это, типа, мутация, как лишняя голова. И такие бабы только всяким альфа-вожакам достаются, салага».

Так вот, Лена была не из таких. Хотя она старательно притворялась, что ей приятно не только в душевном смысле. А Младший пытался внушить себе, что любит не только в физическом. Но, конечно, никаким вздохам не верил. Это и есть взросление. Конец детства. С этого момента надо было считать себя не мальчиком, а мужчиной. И не важно, что в голове ничего не изменилось.

Любила ли она его? Смотря что понимать под словом «любовь».

«Здесь всё просто,– вдруг из бездны памяти всплыли слова деда,– если у тебя с рождения нужные феромоны и экстерьер, можешь ходить пьяным с гитарой, рассказывать пошлые шутки из анекдоты-точка-сру, лапать её за попу. А если неправильные… безнадёга. Будешь вести себя как джентльмен и рыцарь и не то, что стихи, а целый роман ей посвятишь – и ничего, кроме снисходительной улыбки и предложения быть лучшими друзьями не получишь. А если добьёшься каким-то диким чудом, то всю жизнь до гробовой доски будешь слушать, что ты – не тот и не такой. Вот так оно обстоит, внучок, в этом дивном мире. Про это есть хорошая цитата у писателя Довлатова. А вообще, возвышенные чувства выдумали не так давно. Не больше тысячи лет назад. Посмотри на природу. Где ты их там видишь? Но я думаю, любовь – не какую угодно, а между полами, воспетую поэтами – жутко переоценивают. Проскочит искра или нет? Если это зависит от формы тела, антропометрических показателей, тембра голоса, запаха, походки… а не от его или её души, поступков, интеллекта, то где здесь величие? Где человечность? Но мы не должны обижаться. Ведь мы такая же часть природы».