По пути домой Дэнни миновал стену, оклеенную рекламными плакатами о предстоящем поп-концерте. В соответствии с веяниями времени группа называлась «Огненный шторм». Дэнни подумал, что общество очень легко примирилось с мыслью о неизбежности пожаров. Сначала о них говорили с интересом, потом, когда число пожаров стало возрастать, — с возмущением, а еще позже — как об обычном явлении. Шаг от возмущения к примирению оказался для человечества очень коротким. Тема пожаров стала навязчивой. Если говорили, что кто-то «погорел», то это могло означать разное: от жестокого проигрыша в спорте или покере до насильственной смерти. Он погорел. И наконец, недавно придуманная фраза, вопрос к партнеру относительно того, насколько честны его деловые намерения: «Не собираешься ли ты меня поджечь?»

Человек легко приспосабливается. Сначала это было его достоинством. Но постепенно проявилась и отрицательная сторона. Когда были построены огромные города, их центры превратились в настоящие джунгли, и люди быстро привыкли к мысли, что время от времени они и их собственность неизбежно будут подвергаться нападению. Вскоре они примирились с тем, что убийство — обычное преступление и на городских улицах погибает больше людей, чем в войнах.

И вот теперь они привыкли к тому, что в их городе каждый день случается как минимум один крупный пожар. Год назад это было немыслимо: ответственным лицам пришлось бы уйти в отставку. А сегодня известия о пожарах встречают, пожимая плечами. Еще один? Семнадцать смертей? Что еще новенького?

Когда Дэнни вошел в квартиру, свет был выключен. Рита теперь приходила домой усталая, и если он не являлся до десяти часов, ложилась спать одна. Раньше он думал, что проститутки привыкли не спать по ночам, но с тех пор, как Рита поселилась у него, он понял, что по крайней мере одна из них — закоренелая домоседка. Ему это нравилось — он так хотел, чтобы дома парили спокойствие и уют. На улицах полно гадости и насилия, так пусть же хоть его квартира будет островком мира.

Он тихо прошел в спальню и с удовлетворением отметил, что его кровать не пуста.

— Это ты, Дэнни? — спросил сонный голос.

— Да, я.

Ему нравилось, как они говорили друг другу очевидные вещи.

Он снял ботинки, бесшумно поставил их у стула, потом разделся, лег рядом с мягким и теплым телом, обнял его и прижал к себе.

— Мне так нравится, когда ты меня обнимаешь, — прошептала она. — Как я обходилась без этого раньше?

— У меня есть кое-какие намерения, — сказал Дэнни, положив руку ей на грудь.

— Я не возражаю. — Она повернулась к нему. — Я ждала, но тебя долго не было, и я легла спать. Минут пять назад.

Он чувствовал лицом ее дыхание.

— Да, извини, я был в церкви. Хотел кое о чем спросить отца Файфера, но он, как я и ожидал, не смог мне помочь. — Он ненадолго задумался и добавил: — Это не связано с тобой. Это другое.

— Не связано, вот как, — донесся голос из темноты.

Ему захотелось заглянуть ей в глаза, и он включил лампу. Когда Дэнни обернулся, он похолодел от страха и с воплем скатился с кровати. Сердце бешено колотилось, в висках стучало. На шее у Риты была собачья шерсть, из открытой пасти с желтыми клыками свешивался длинный язык. Голова угрожающе рычала.

Собачья голова.

— Исчезни! — завопил он срывающимся от ужаса голосом.

— Что случилось? — завизжала женщина, испуганная не меньше его.

Он моргнул, и собачья голова пропала.

— Что… как ты это сделала? — крикнул он.

— Что я сделала? — истошно заорала Рита, желая понять, что с ней могло произойти.

— Я… прости меня. Мне показалось, я что-то видел.

Она оглянулась и вскрикнула: «Паук?», пытаясь найти причину собственного страха.

— Нет, нет, не паук. Мне показалось, что у тебя… было другое лицо. Теперь все в порядке. Не беспокойся и прости меня, я, кажется, просто переработал.

Однако некоторое время он все еще не мог заставить себя придвинуться ближе к ней и изредка косился, нет ли новых изменений. Была ли это галлюцинация? В детстве его покусала немецкая овчарка, и с тех пор он боялся собак. Знакомые говорили ему, что у него развилась «фобия», и когда он посмотрел это слово в словаре, то обнаружил, что у него «безотчетная боязнь чего-либо». А он, увидев собачью пасть с угрожающим оскалом, чувствовал страх вполне осмысленно и оправданно, а вовсе не безотчетно.

Сварив кофе, он присел на край кровати и принялся утешать подругу. Рита спросила, не пошутил ли он, и ему пришлось уверять ее, что он точно что-то видел, даже если это и был лишь плод его воображения. Его нервы были напряжены, и он старался унять дрожь в руках, чтобы не вызвать у нее еще большую тревогу. Что же, черт побери, это было? Откуда взялась собачья голова? Может быть, сдали нервы? Ведь в последнее время он постоянно испытывал стресс.

Потом он почувствовал себя лучше и лег в кровать рядом с Ритой. Теперь никто из них не хотел заниматься любовью. Они заняли прежнее положение: она легла к нему спиной, а он обхватил ее рукой — две ложки, сложенные вместе.

Ночью он внезапно покрылся испариной, почувствовав волосы на своем лице, но они оказались человеческими, а не собачьими, и он опять погрузился в беспокойный сон.

После работы Дейв отвез Ванессу домой. По дороге он спросил, удается ли ей держать Мановича на расстоянии. Ванесса ответила, что человек он, конечно, мерзкий, но в последнее время по крайней мере к ней не пристает.

— Я обязана время от времени приходить к нему. Тогда он все еще пытается меня запугать, пускает сигарный дым в лицо и использует другие детские трюки, но уже не лазит под юбку.

— Лучше бы он этого не делал, — разозлился Дейв. — Я ему ноги переломаю.

— Мы вдвоем могли бы много чего сделать, но ты его лучше не трогай. Позволь мне самой разобраться с ним. Я знаю, как за себя постоять.

Дейв оставил неприятную тему и не стал рассказывать, как встретился с Мановичем возле ресторана Фокси. Сейчас ему больше всего хотелось заехать к Мановичу домой и опустить его отвратительную рожу в унитаз. Этот человек позорит свою профессию. Дейв поклялся, что, когда Ванесса выйдет из-под надзора, он окончательно расправится с Мановичем. Но пока, как сказала Ванесса, с ним лучше не связываться.

Когда они приехали к Ванессе домой, она приготовила напитки, и разговор был продолжен.

Ванессе хотелось больше слушать Дейва, и он предпочел рассказать ей о своем детстве, а не возвращаться к тому, что они обсуждали в ресторане. Дейв признался, что в детстве регулярно ходил в церковь.

— А я думала, ты был атеистом.

— Наверно, сейчас так оно и есть, но когда-то был верующим.

Они говорили, пока у них не стали слипаться глаза, потом отправились в спальню.