1

Дом стоял возле самой дороги, ведущей от аэропорта к центру Хуррамабада. В середине февраля мимо дома прошла колонна танков, прибывших накануне большими транспортными самолетами. Анна Валентиновна была убеждена, что земля не вынесла того тяжкого грохота, что сопровождал их воинственное движение, и не то просела… не то подалась… короче говоря, что-то в ней сдвинулось — благодаря чему напуганный Ужик смог пробраться из подвала, где, видимо, жил прежде, под ее кухню, под самый пол… и однажды высунул голову из небольшой дырки в углу между неплотно сходившимися плинтусами.

Земля определенно могла треснуть. Сначала ни с того ни с сего задребезжали стекла. Анна Валентиновна машинально встала в дверной проем, под притолоку, как еще в детстве учила мать: самое безопасное место, когда рушатся стены. Стекла дребезжали сильнее… возник низкий гул, от которого стали шевелиться волосы; она знала, что гул — предвестник сильнейших подвижек земной коры, таких, что могут превратить зеленый Хуррамабад в дымящиеся развалины; у нее сжалось сердце… она колебалась: не выбежать ли все-таки из дома?.. Обычно этого никто не делал: в Хуррамабаде относились к землетрясениям фаталистично — мол, бог не выдаст, свинья не съест… да и не набегаешься из квартиры, если люстры и мебель начинают подчас приплясывать раза по три на дню… Но скоро она услышала визг и крики — оторопело решив сначала, что это звуки человеческого испуга перед стихией, — затем гул начал превращаться в грохот… еще через несколько секунд в этом грохоте уже можно было различить составляющие — лязганье гусениц… скрежет… прерывистый выхлоп дизелей… Она в ужасе подбежала к подоконнику и увидела танковую колонну, проминавшую пеструю толпу. Эта картина мгновенно впечаталась в ее зрачки — так же несмываемо, как за три года художественного училища впечатались когда-то античные гипсы — до последних шероховатостей, до сколов, до случайных царапин на шее Антиноя…

Зеленые туши лоснились под февральским дождем. Ворочая хоботами, словно боевые слоны, они с ревом перли на яростно кричащих людей. Люди толпились перед ними в бесплодной попытке преградить дорогу. В железо летели камни и бутылки; камни отскакивали, бутылки бились, оставляя маслянистые потеки. Обреченно воющей толпе приходилось отступать и расступаться — бугристые дымные звери выглядели безжалостными и наводили ужас. Тех же, кто в своем бессильном пьяном неистовстве заходил слишком далеко и лез под самые гусеницы, оскаленные солдаты с матюками втаскивали на броню, — и мотающиеся головы в тюбетейках тут и там торчали между касками.

Это было в середине февраля, а Ужик появился в последних числах… то есть по времени все сходилось.

До сих пор Анна Валентиновна ужей никогда не встречала. Она только слышала от матери, что под Мариуполем, где семья жила до войны, мальчишки ловили их в зарослях крапивы, чтобы пугать девчонок. Если б она родилась именно там, под Мариуполем, то наверняка со временем встретился бы мальчик, желающий обратить на себя ее внимание, и тогда она еще в детстве узнала бы, что это за существо такое — уж. Однако осенью тридцатого года к ее будущим родителям тайком заглянул один знакомый и шепнул отцу, что тому было бы лучше всего прямо сейчас выйти из дома и шагать прямиком к станции: мол, ордер подписан, и времени у него нет совсем. Семью спасло то, что у отца были припасены деньги на покупку дома, — ведь без денег вообще никуда двинуться было невозможно и оставалось бы только ждать ареста… Через два дня они уже пересели в Москве на ташкентский поезд. В поезде с отцом разговорился шумный и энергичный человек по фамилии Никулин — много лет отец звал его не иначе, как «мой ангел Никулин», — пламеневший идеей скорейшего освоения Вахшской долины и как клещ впившийся в случайного попутчика, когда выяснил, что тот агроном по специальности. Должно быть, его предложение поработать в глубинке как нельзя лучше соответствовало планам отца. Анна Валентиновна родилась в местечке, удаленном от Хуррамабада на сто с лишним километров, и то еще ей повезло — по словам матери, в сравнении с тем кишлаком, где они прожили три предшествующих ее рождению года, этот пыльный городок выглядел Парижем…

История чудесного избавления была, разумеется, тайной. Уже когда родителей не было в живых, Анна Валентиновна однажды грустно отметила про себя, что, в сущности, отец мог бы и не суетиться: ведь убегая от тюрьмы и ссылки, он оказался именно в тех местах, куда уже тянулись эшелоны вагонзаков: идеи пламенного Никулина требовали множества рабочих рук, и поэтому каналы рыли заключенные, а египетский тонковолокнистый в междуречье Вахша и Пянджа окучивали спецпереселенцы…

Казалось бы, слово «уж» — холодное, скользкое, неприятное… даже длинное, несмотря на свою буквенную краткость… а в ее сознании оно было крепко связано с детством, с теплом маминого шерстяного платка, с тем ощущением уюта и покоя, что окружал ее, когда она слушала неторопливые рассказы: тревоги, голод и скудость жизни отступали, возникал далекий сказочный город Мариуполь… множество диковинок… в частности, безобидные ужи — символ ухаживания и таинственной любви… Поэтому Анна Валентиновна совершенно не была испугана, когда впервые заметила глянцевую ромбовидную головку.

— Вот тебе раз! — приветливо сказала она, присаживаясь возле и собираясь поговорить с нежданным гостем, как всегда разговаривала с двумя невозмутимыми глазастыми гекконами, таинственно возникавшими на потолке кухни в июльскую жару.

Однако при первом же ее движении серая головка исчезла.

— Надо же! — сказала Анна Валентиновна, качая головой. — Дожили! Ужи в доме завелись! Да и не мудрено!

Но тем не менее налила в блюдце молока и поставила в угол.

2

— Не зна-а-аю… — говорила Марина, кутаясь в пальто. — Я бы давным-давно забила эту щель, и дело с концом!

— Да как же! — протестовала Анна Валентиновна. — Живой же! Он уже почти год у меня живет!

— Что ж теперь, что живой! — дочь поморщилась. — Гадость всякую в доме разводить!

— Во-первых, они охотятся на мышей, — заметила Анна Валентиновна. — Во-вторых, он очень симпатичный… если б ты его увидела, он бы тебе очень понравился. Только он при чужих не выползает.

Дочь с горечью махнула рукой.

— Господи! — сказала затем она, беря ложечкой из розетки прозрачный ломтик просахаренной айвы. — Есть же где-то нормальные места! Ну, мыши могут завестись… ну — тараканы… А тут вон чего — ужи! гекконы! термиты!.. Честное слово, только крокодилов не хватает!

— Да ладно тебе! Разве крысы лучше?

Они помолчали.

— Лобачевы тоже собираются, — сообщила дочь, отхлебнув из пиалы. — И нас зовут. Какое-то общество организовали… деньги собирают. — Она вздохнула. — В России дома будут строить.

Анна Валентиновна тоже вздохнула и покачала головой.

Раньше они с мужем тоже время от времени заговаривали об этом. Русские едут из Хуррамабада… Надо бы и нам… Конечно, надо… Только вот куда?.. Главное — найти работу… Дело, впрочем, было не в работе, а в жилье. Поэтому работа нужна была не простая, а золотая — чтобы сразу с квартирой. Бывало, они сидели вечером за чаем вчетвером и рассуждали — если не будут давать квартиру, купим дом… Можно ведь купить дом? Никто из них не знал, сколько стоит дом. Дети резко возражали по существу: на фиг нам эта Россия! школу менять! друзья во дворе!.. Все вместе было легковесно, туманно, необязательно и, покрутившись на языках день или два, забывалось затем на несколько месяцев или лет.