— Тогда я пошел. Вернусь еще засветло.

Когда он услышал, как Дейв Уотерз пробурчал ему вслед: «Посмотрим», ему захотелось повернуться и сказать: «Знаешь, ты мне не запретишь делать что захочу», — но он решил пропустить это мимо ушей и вышел из дома, пересек выгул около конюшни, миновал заросший сад и пришел к тому месту, где деревья расступались и тропинка выбегала к озеру, как называли заполнившийся водой карьер. В этот вечер он даже не стал задерживаться, чтобы полюбоваться на него, ему хотелось поскорее вырваться из этого места и быть подальше от всего связанного с ним.

Билли и Мери встретили его сердечно и, когда не нужно было обслуживать посетителей, подходили к стойке поболтать с ним. Ничего нового о его дяде и Кэрри они не сообщили, все как всегда — живот у девушки растет, но старый пентюх заставляет ее каждое воскресенье ходить в церковь, где бедная девчонка сидит, опустив голову чуть не до колен. Но преподобный очень добр к ней и не читает проповедей о грехопадении плоти, что, по словам Билли, наверное, очень разочаровывает дядю.

Оба, и Билли, и Мери, очень хорошо понимали желание Роберта поскорее расстаться с Форшо-Парком. Наверное, никто не сможет там долго задержаться, разве что старые да меднолобые, которым уже некуда податься. Но Таггерты в то же время признали, что с работой плохо и искать ее нужно в других местах. Хотя стоит подумать о Бертли. Там поживее, можно попробовать устроиться где-нибудь. В Бертли металлургический завод и угольные шахты. Конечно, весь город практически принадлежит лорду Равенсуорту и металлургической компании Беркли, и, естественно, придется побиться за свои заработки, как всюду и со всеми боссами, но зато там есть бильярдная и читальня с кучей книг. Это его устраивает полностью и даже больше. Да, если говорить о работе, не нужно забывать о кирпичном заводе. Да, вот куда нужно направить стопы, в Бертли.

Да, как говорили они, лучше Бертли ничего не придумаешь, и завтра же утром он первым делом объявит, что увольняется. Это надо же: быть мастером на все руки, вкалывать по двенадцать-четырнадцать часов в день, и за что? Ха! Где только была его голова, когда он соглашался. Десять шиллингов в неделю! Это ж надо!

Когда он распрощался с друзьями и сказал общее «пока» завсегдатаям, начало смеркаться.

Долгий закат все еще согревал своими лучами землю, но сегодня Роберт не замечал всей его красоты. Закаты он любил больше, чем восходы, ему по сердцу был тот промежуток времени, когда медленно умирают последние лучи света и ночь берет свое, особенно если светит луна. В этот момент наступает покой, какого не бывает при самых прекрасных восходах. Восходы возвещают о наступлении дня, заставляют тело и ум бодрствовать и работать, а вечер приносит и тому и другому отдых.

Тропинка через лес сделалась для него привычной дорогой. Он всегда перепрыгивал через канаву в том месте, где повалилась изгородь — он так и не собрался починить ее. Последние две недели он был занят ремонтом каменной стены, ограждавшей главный подъезд к дому с южной стороны, и теперь, наступив на упавшие планки забора, он подумал, ну, вот, тебя поднимет кто-то другой, это уж точно.

Перейдя через них, он услышал крик и сразу понял чей — никто другой так не смеялся, не плакал и не говорил, как Торманский Мотылек. А он называл ее и думал о ней именно так, потому что это прозвище очень ей шло.

Крик был короткий и затих почти мгновенно, почти сразу, но он уже побежал сквозь деревья в направлении озера, как в тот первый вечер, а не налево, по тропинке к дому.

Когда он добежал до поляны, где начинался спуск к берегу озера, то на секунду приостановился, увидев две борющиеся фигуры. До него не доносилось ни звука, во всяком случае, он ничего не слышал. Рядом с борющимися на земле лежала распростертая мисс Милли. Он уже подобрался, чтобы рвануться к ним, когда раздался еще один крик, сначала громкий, на высокой ноте, потом все тише и тише, пока не перешел в сдавленный стон. И теперь на краю каменоломни стоял один человек, стоял как скала, неподвижно и скованно.

Когда он подбежал к нему и повернул за плечи лицом к себе, то увидел искаженное ужасом лицо Дейва Уотерза. Он смотрел, как у того беззвучно то раскрывался, то закрывался рот, пока не нашел сил бессвязно пробормотать:

— Убить… ее. Он х-хо-хотел убить ее…

Роберт отпустил его и повернулся к тому месту, где лежала Милли, ее ноги свешивались над краем каменоломни. Он сразу увидел, что она без сознания, и подхватил ее под мышки, чтобы вытащить наверх.

— Кто это был? Кто? — Он мог бы и не задавать этого вопроса, потому что и без того знал ответ. Но ответ он получил не сразу. Он стоял и тряс Дейва Уотерза за плечи, потому что старик все еще смотрел неподвижным взглядом на тело Милли, лежавшее на валунах, словно пустой мешок.

Повернувшись к Роберту и не сводя с него глаз, Уотерз почти по-детски затараторил:

— Хозяин… он пытался столкнуть ее туда. Он хотел отделаться от нее. Это он, это он.

— Ладно. Ладно. Послушайте-ка, давайте отойдем отсюда. — Роберт оттащил его от края туда, где лежала Милли, и сказал: — Сядьте рядом. Сядьте рядом с ней. Давайте, давайте. — Он посадил его на траву. — Сидите с ней здесь и смотрите, не придет ли она в себя. И не двигайтесь. Я вернусь через минуту.

Роберт сбежал по склону на пляж, у края которого поблескивала вода, потом к груде валунов. Но не сразу подошел к неподвижно лежавшему на них телу. Голова покоилась на выступавшем из кучи камне, лицо залила кровь, одна рука лежала на груди, другая повисла, но обе обмякли и выглядели безжизненными.

Роберт никак не мог унять дрожь. Сначала он не притронулся к телу, лишь взялся за запястье и попробовал нащупать пульс. Пульса не было. Но что он знает о пульсах, спросил он себя? Торман мог просто потерять сознание. Нужно пощупать в области сердца. Роберт осторожно просунул руку между пиджаком и рубашкой, нащупав пуговицы рубашки, пропустил пальцы между ними и обнаружил шелковую майку. Подвинув руку чуть левее, он приложил ладонь к ребрам и несколько секунд старался нащупать биение сердца, но ничего не получилось.

Выпрямившись, он посмотрел на лежавшее у его ног тело.

— Боже милосердный! Что же теперь будет?

Обратно он уже не бежал, а медленно шел — и не по берегу, и не к тому месту, где рядом с безмерно любимой сумасбродной маленькой хозяйкой сидел Дейв.

Этот человек мертв, туда ему и дорога. Его смерть многим принесет облегчение, особенно одной женщине, но мысленно Роберт не называл никаких имен.

Пока он шел, в голове сложился план действий. Он уже знал, что будет делать, так как считал дьявольски несправедливым быть повешенным или попасть в тюрьму из-за этого типа. Он недолюбливал Уотерза, но ему не хотелось бы, чтобы тот пострадал, а с ним и все, кто связан с ним.

Уотерз сидел, сжавшись в комок, но не выпускал из ладоней руку Милли. Роберт торопливо сказал ему:

— Встаньте. Давайте вставайте, живее, мистер Уотерз.

Как будто повинуясь хозяину, старик встал на ноги и тут же снова затараторил: