Возвращаясь к российской истории начала XX века, можно напомнить о двух группировках российских национальных политиков – глобальной и континентальной ориентации. Имперские абсолютистские силы руководствовались глобальными (в том числе морскими) стратегиями, вступали в конфликт с либерально-демократическими государствами Запада и искали союзников среди его врагов. Больше всего отвечало этой стратегии великодержавное самосознание. Более скромная и более реалистичная стратегия продвижения на континенте позволяла идти на союзы с Западом и находила поддержку в кругах националистических и либеральных. Русский этнический или этнорелигиозный национализм был более удобен для этой политической традиции.

Анализируя отдаленные аналогии этой традиционной для Российской империи схемы стратегических ориентаций ее политиков, следует иметь в виду, что в годы развала империи не шла речь о внешнеполитических планах. Как заметил тогда Ричард Чейни, военный министр у старшего Джорджа Буша и вице-президент у его сына, «основная угроза соседям СССР в ближайшем будущем может исходить больше от неспособности советского руководства удержать под контролем события внутри страны, чем от преднамеренных попыток расширить свое влияние за ее пределы с помощью военной силы».[840] Теперь шла речь о двух возможных способах удержать под контролем события внутри страны, исторически связанных, однако, с давними стратегиями. Один способ – «консервативное» реформирование по частям и с частичными целями, «консервативное» по методике в понимании Маннгейма и с определенной привязанностью к коммунистической традиции (откуда ее социал-демократизм). Второй способ – либеральное (без кавычек!) реформирование по априори заданным западным образцам, радикальное и решительное («шоковая терапия» в экономике, ломка старого политического аппарата, кадровые изменения вплоть до люстрации, решительный идейный разрыв). Более консервативным, как помним, был планетарный имперский проект, более склонный к либерализму – националистический прагматизм. Противостояние либеральной демократии образца Горбачева и Ельцина в известной степени воспроизводило давнюю традицию российской государственности, что и не удивительно: Великое Государство было Россией в двух пониманиях этого термина – космополитической империей с культурой койне и национальным государством с культурой старомосковского корня.

Но россияне, отдав первенство Ельцину, избрали не правую либеральную демократию. Повернув к идее первоочередной Перестройки («обустройства») России и позволив украинцам и другим «националам» пойти на все четыре стороны, большинство российского электората выразило чувство ущемленной национальной гордости. Голосование парламента России в поддержку Беловежского соглашения было в первую очередь голосованием против Горбачева и его Перестройки. Парламент России оказался в своем большинстве правонационалистическим и консервативно-коммунистическим, что не всегда вообще было можно различить. И эта национал-патриотическая ориентация привела к кризису 1993 г., когда Россия по-настоящему оказалась на грани гражданской войны, и когда только готовность Ельцина нарушить конституционные нормы, пойти как угодно далеко в конфликте с парламентом и пролить кровь отвернула опасность диктатуры националистических и компартийных «горилл».

В 1991 г., когда реальные рычаги власти еще были в руках компартийных консерваторов, они не смогли проявить такую решительность, как Ельцин и его либералы два года спустя. Почему?

В реакции андроповских фундаменталистов – руководителей партии, которая начала Перестройку, на повороты политики Горбачева мы видим именно ту оценку на «подлинность» или «неподлинность», которая лежала в основе политической интуиции масс. Можно думать, что первым это почувствовал самый преданный член команды Андропова, его давний помощник Крючков, на профессиональную ограниченность которого Горбачев так рассчитывал. Это произошло, очевидно, в 1990 г., когда он представил Горбачеву подготовленную КГБ справку на Яковлева. В справке говорилось, что Яковлев стал американским шпионом во время дипломатической работы в Канаде. Горбачев на справку, естественно, не отреагировал, но КГБ не остановился, в результате Яковлев в декабре 1990 г. был исключен из КПСС Комиссией партийного контроля. В конечном итоге, исключение силы не обрело, но в отношении Крючкова и других руководящих чекистов к Горбачеву перелом произошел, нужно думать, именно тогда. Крючков признавал позже, что КГБ Горбачева «проворонил». Ощущение открытия и разоблачения в Горбачеве «врага народа» осенило Крючкова, нужно думать, тогда же, в 1990 г. Именно КГБ начал подготовку заговора под видом разработки мероприятий по введению чрезвычайного положения в СССР, мероприятий, которые власть всегда должна иметь подготовленными на всякий случай. И только 17 августа 1991 г. на совещании на тайной даче КГБ в Москве был сделан решающий шаг.

В. А. Крючков

После провала путча его организаторы много писали о том, что никакого заговора они не готовили и никаких репрессий и расстрелов не предусматривали. Правда, премьер Валентин Павлов в первый день переворота пришел на заседание Кабинета Министров заметно «под мухой» и гаркнул не то шутя, не то серьезно: «Ну что, мужики, будем сажать или будем расстреливать?»[841] Сомнения премьера развеялись просто – на почве личных переживаний и избыточного употребления коньяка у него возник гипертонический криз, и он оказался в больнице. А генерал Варенников из Киева писал членам ГКЧП: «Идеалистические рассуждения о «демократии» и о «Законности действий» могут привести все к краху с вытекающими тяжелыми последствиями для каждого члена ГКЧП и лиц, активно их поддерживающих».[842] Руководители ГКЧП не осмелились на решительные репрессивные действия, к которым призывал их генерал, и позорно провалили путч.

Генерал Варенников

О мероприятиях, которые могли и должны были осуществить заговорщики, лучше всего говорят не намерения, о которых они пытались не проговориться, а оценки реальной ситуации в стране и действий будущих жертв переворота – как скрытого социал-демократа Горбачева, так и демонстративного либерала Ельцина. Ярче всего эти оценки даны в обращении, известном как «Слово к народу», которое позже назвали «идейной платформой ГКЧП». Писал «Слово» Александр Проханов, на то время – главный редактор черносотенной газеты «День», органа Союза писателей РСФСР, доверенное лицо генерала Макашова на президентских выборах в России. Подписали «Слово», кроме самого Проханова, председатель движения «Союз» Юрий Блохин, писатели Юрий Бондарев, Валентин Распутин, скульптор Вячеслав Клыков, певица Людмила Зыкина, журналист правонационалистического толка Эдуард Володин, генералы-«афганцы» Борис Громов и Валентин Варенников, один из руководителей Коммунистической партии России Геннадий Зюганов, знаменитый председатель колхоза и потом – председатель Крестьянского союза Василий Стародубцев и президент Ассоциации государственных предприятий и объединений (ВПК) Александр Тизяков – оба позже члены ГКЧП. Характерно, что идеология коммунистического реванша теперь приобрела российские великодержавно-националистические черты и создавалась во внепартийных, околополитических кругах озлобленных псевдоинтеллигентов и горилл-военных.