Что касалось Арлинга, то со временем он убедил себя, что никакой мистики, связанной с татуировкой на спине, не было. Просто ветер резко сменил направление — такое в пустыне бывало. Ведь случалось же, что барханы вырастали на месте плодородных оазисов. Так почему бы песчаной буре не залететь в такыр?

— Пустыня похожа на море, — рассказывал Аршак, устроившись рядом с ним на повозке. — Можно пойти в любую сторону, главное — знать дорогу. Как ты думаешь, чему мы учим своих детей в первую очередь? Нет, не держать оружие, хотя саблю дарят мальчику уже в три года. Мы учим их запоминать дорогу, находить ее там, где один песок с глиной. Если бы ты был зрячим, я бы спросил тебя: «Что ты видишь перед собой?». Ты наверняка бы ответил: «Сухую глину и камни», а я бы усмехнулся и сказал: «То не камни, Амру, а брод, который виднеется в пучине застывших волн земли». Я лишь однажды был на берегу моря, но хотел бы посмотреть на него еще раз. Море, пустыня и солнце. Они могучи и непредсказуемы. Могут уничтожить тебя в мгновение, а могут подарить жизнь. Удивителен миг счастья, когда ты понимаешь, что еще жив.

Странно было слышать, как керх, дитя песков и ветра, рассуждает о море, но Арлинг уже понял, что Аршак отличался от соплеменников.

Он воспринимал все горячо, быстро и с азартом, у него часто менялись настроения, но, тем не менее, в нем чувствовалась приверженность какому-то скрытому принципу, смыслу, возможно, гордому духу свободы познания, который был знаком Регарди.

— Знаешь, Амру, в нашем языке нет слова «пустыня», — учил его Аршак. — Его взяли у кучеяров. То, что окружает нас, называется иначе. Мы зовем это «Землей Великой Жажды». Вода здесь не причем. «Жажда» — это непреодолимое стремление к безграничному, тайному и великому. Желание, которое никогда не утолить. Мы кочуем из пустыни в пустыню, от одного бархана к другому, по узбоям и глиняным тропам из-за нее — жажды. Ни один керх не способен утолить ее, поэтому он идет всю жизнь, пока его кости не превратятся в дорогу для его детей и потомков.

Арлингу приходилось слышать, как кучеяры-караванщики тепло отзывались о пустыне, но говорить о ней с такой любовью могли только ее дети — керхи.

— Почему вы не любите кучеяров? — спросил как-то Регарди, воспользовавшись разговорчивым настроением керха. Он рисковал, но любопытство было сильнее.

— Когда сияет солнце, звезды исчезают, — гордо ответил Аршак. — Но не мы их не любим. Их не любит пустыня, а мы ее защищаем. Она — наш дом, а кучеяры хотят разрушить его стены. С тех пор как они стали повсюду строить свои города, ни одно племя керхов не может чувствовать себя в безопасности. Раньше мы уходили в глубины песков и прятались, но тем временам пришел конец.

— Но Древние тоже строили города. Кучеяры просто заняли то, что существовало до них.

— Городов Древних не так уж много, — заявил Аршак, проявив удивительные для керха познания в области истории Сикелии. — Балидет, Хорасон, Иштувэга. По пальцам можно пересчитать. Керхи мирно жили с Древними не один век. А потом пришли кучеяры и стали возводить новые крепости, прокладывать дороги для своих караванов по могилам наших предков, пытаться углубить реки и рыть новые колодцы. Пустыня не стала терпеть и ответила. Многие оазисы были засыпаны песком, а старые источники, из которых черпало воду не одно поколение керхов, пересохли. Кучеяры убивают пустыню, а мы убиваем их.

Арлинг с трудом удержался, чтобы не усмехнуться. Наверное, Аршак удивился, если узнал бы, что, по мнению кучеяров, в гибели оазисов и наступлении пустыни, виноваты керхи, которые веками пасли скот на плодородных землях, тем самым уничтожая их.

— К тому же, как можно любить и уважать тех, кто сморкается в куски из красивой ткани и складывает их потом в карман? — добавил кочевник и брезгливо повел плечами.

На этот раз Регарди не сдержал улыбки, спрятав ее в рукав. И это говорил тот, кто мыл волосы мочой верблюда и втирал в них пальмовое масло, чтобы в них не завелись вши.

Кочевник нахмурился, и Арлинг поспешно добавил:

— Страны и города гибнут, а пустыни остаются. Вы пережили Древних, переживете и кучеяров.

Аршак довольно кивнул, и больше они на эту тему не разговаривали.

Как-то ночью Регарди разбудили приглушенные голоса. Керхи только недавно разбили лагерь, но не прошло и часа, как они снова куда-то собирались. Впрочем, Цибелла оставалась на месте, и кочевник, которого укусил скорпион, тоже. Зато другие керхи поспешно седлали верблюдов и готовили оружие. В их движениях чувствовался восторг и ожидание, знакомые Арлингу. То было предвкушение битвы, крови и вызова перед встречей с противником. Или с жертвой.

Керхи умчались прочь, но сон пропал. Регарди долго ворочался, слушал храп Цибеллы и больного кочевника и думал о тех, кому не повезло отправиться через земли Восточного Такыра и привлечь внимание керхов. Кто они? Купцы, которые решили сократить путь, чтобы быстрее попасть в долину Мианэ? Или разведчики, посланные наместником Самрии на поиски пропавшей группы Евгениуса? А может, то были выжившие члены их отряда, которым удалось убежать от кочевников?

Долго ждать ответа не пришлось. Керхи во главе с Аршаком явились под утро — довольные и с добычей.

— Глупые шибанцы, — пропыхтел Аршак, разворачивая на сухой корке такыра толстый рулон ковра. Арлингу не нужны были глаза, чтобы понять его ценность. Так мог пахнуть только фардосский «золотой» шелк. В кабинете учителя висел гобелен, изготовленный умельцами из Ткацкого Ордена Фардоса. Иман, ценитель дорогих вещей и антиквариата, получил его в подарок от фардосского наместника за какую-то услугу, которую он в шутку называл «бесценной». Ковер, небрежно брошенный на глину, пах так же. Вспомнив о школе, Регарди тут же пожалел о своей неосмотрительности. Это было подобно тому, как умирая от жажды в пустыне, вспоминать о том, какой вкус у настоящего кучеярского чая.

— Хотели откупиться медяками, думая, что мы не заглянем в сундуки, — хвастливо продолжал Аршак. — Отец будет доволен. Таких богатых халатов у него еще не было.

— Там были только шибанцы? — осторожно спросил Регарди.

— Пятеро — да, остальные — наемники. С этими пришлось повозиться, но мы все равно отправили их к предкам.

Запах крови, который Арлинг почувствовал на саблях керхов, получил объяснение, но спокойнее не стало. События ночи лишь напомнили о том, кем были кочевники на самом деле. Они могли сколько угодно рассуждать о любви к пустыне и ее тайнам, но оставались разбойниками