Аналогичным образом, смотря в прошлое из настоящего, мы точно знаем, что именно подразумевается под произошедшими «событиями», и с легкостью можем сказать, какие из них важны. Как уникальность прошлого заставляет нас верить в уникальность будущего, так и очевидность минувших событий внушает уверенность в возможности предвидения, какие события окажутся важными в будущем. При этом не учитывается, что такой взгляд на прошлое есть продукт коллективного повествования — профессиональных историков, журналистов, экспертов, политических лидеров и других лиц, формирующих общественное мнение, — целью которого является нахождение смысла в том, «что произошло». Только тогда, когда рассказ закончен, мы можем сказать, каковы были релевантные происшествия. Следовательно, прогнозирование важности событий требует предсказания не только их самих, но и результата социального процесса, который придает им смысл.

Когда речь идет о повседневных делах, ничто из вышеизложенного не может вызвать серьезных проблем. Как я говорил во введении, здравый смысл крайне хорош в придании смысла конкретной ситуации. А поскольку повседневные решения и обстоятельства фактически разбиты на множество маленьких фрагментов, с каждым из которых мы справляемся отдельно, вовсе не обязательно, чтобы мешанина из правил, фактов, мнений, убеждений и инстинктов, на которые опирается здравый смысл, представляла собой когерентное целое. Не очень-то и важно, что, рассуждая с позиций здравого смысла, мы думаем, будто поняли причины произошедшего, тогда как на самом деле просто описали его. Не имеет значения и то, что согласно здравому смыслу мы можем делать те прогнозы, которые в действительности делать не можем. К тому времени, как наступит будущее, мы уже забудем о большинстве прогнозов, которые могли сделать, а потому нас не беспокоит тот факт, что большая их часть оказалась неверной или попросту нерелевантной. Когда мы соберемся разобраться в произошедшем, история уже замнет большую часть «неудобных» фактов, предоставив нам свободу рассказывать о том, что осталось. Выходит, мы можем перепрыгивать от одного дня и от одного наблюдения к другому, непрерывно заменяя хаос реальности успокаивающей фикцией объяснений, построенных на здравом смысле. Для повседневной жизни это очень даже хорошо, ибо ошибки, которые мы неизбежно совершаем, не влекут за собой никаких серьезных последствий.

К таковым приводит опора на здравый смысл при разработке планов в сфере государственной политики, корпоративных стратегий и бизнеса. По самой своей природе внешняя политика и планы экономического развития оказывают влияние на большое количество людей на протяжении длительных периодов времени — следовательно, они должны быть эффективны во множестве различных специфических контекстов. По самой своей природе успешность маркетинговых планов и планов в области здравоохранения зависит как от установления верной причинно-следственной связи, так и от разграничения научного объяснения и простого повествования. Стратегические планы корпораций или политических партий подразумевают прогнозирование будущего и, следовательно, должны дифференцировать реальные прогнозы и несбыточные. Наконец, все эти планы влекут за собой достаточно серьезные последствия — финансовые, политические или социальные, — а потому возникает вопрос: существует ли лучший, не здравый способ планирования? К преимуществам не здравого смысла и его роли в прогнозировании, планировании, социальной справедливости и даже в науке об обществе мы теперь и переходим.

Суть всей предыдущей главы сводится к следующему: типы прогнозов, которые, согласно здравому смыслу, мы должны уметь делать, на самом деле невозможны. Причин этому две. Во-первых, здравый смысл говорит нам, что будущее только одно, и наше стремление его спрогнозировать вполне естественно. Тем не менее в сложных системах, составляющих большую часть социальной и экономической жизни, лучшее, на что следует надеяться, — это дать надежную оценку вероятности, с которой могут произойти определенные типы событий. Во-вторых, здравый смысл требует, чтобы мы игнорировали множество неинтересных, несущественных вещей, а прогнозировали только те результаты, которые действительно важны. В реальности, однако, предугадать, какие события окажутся в будущем существенными, нельзя даже теоретически. Еще хуже обстоит дело с «черными лебедями». Именно их мы больше всего хотели бы уметь предсказывать. Хотя это даже не события, а скорее, условные обозначения целых пластов истории — «Великая французская революция», «Интернет», «ураган „Катрина“», «мировой финансовый кризис». Прогнозирование «черных лебедей», таким образом, вдвойне безнадежно, ибо, пока продолжается история, непонятно даже то, что вообще следует прогнозировать.

Это отрезвляет. С другой стороны, невозможность делать те прогнозы, которые хотелось бы, вовсе не означает, что мы не можем предсказывать вообще ничего. Как скажет вам любой игрок в покер, простым подсчетом никогда не догадаешься, какая карта попадется следующей. Зато, если вы лучше противника знаете, какова вероятность выигрыша, вам со временем таки удастся сколотить неплохое состояньице, ибо вы станете делать соответствующие ставки и выигрывать больше, чем проигрывать{172}. Даже когда речь идет о результатах и последствиях, которые вообще нельзя спрогнозировать с той или иной степенью надежности, само знание границ возможного в состоянии сослужить добрую службу — а именно заставить нас изменить сам способ планирования. Так какие типы прогнозов нам все-таки доступны? Как сделать их максимально точными? Как, с учетом невозможности определенных их типов, изменить подход к планированию — в политике, бизнесе, маркетинге, менеджменте — и каким он должен быть? На первый взгляд эти вопросы очень далеки от проблем и головоломок, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни. Но только на первый взгляд. Они касаются фирм, в которых мы работаем, экономики в целом, событий, о которых мы читаем каждый день в газетах, — а значит, они затрагивают нас всех.

Несколько упрощая, все события в мире подразделяются на два типа — конформирующие некой стабильной исторической модели и не конформирующие ей. Надежные прогнозы можно делать только о первом типе. Как говорилось в предыдущей главе, даже в этом случае предсказание конкретного результата невозможно — равно как и прогнозирование результата броска игральной кости. С другой стороны, коль скоро мы можем собрать достаточное количество данных о прошлом, то в состоянии и весьма достойно спрогнозировать пусть не сам результат, но хотя бы его вероятность. К счастью, во многих случаях этого вполне достаточно.

Каждый год, например, все мы рискуем подхватить грипп. Лучшее, что можно предсказать, — в любом отдельно взятом сезоне у нас есть некоторая вероятность заболеть. Поскольку людей так много, а уровень заболеваемости год от года остается относительно неизменным, фармацевтические компании неплохо представляют, сколько вакцин от гриппа им необходимо доставить в определенный уголок земного шара в тот или иной месяц. Аналогичным образом существенно варьируется и вероятность непогашения кредитов людьми даже с одинаковым материальным положением. Все зависит от того, что происходит в их жизнях. Однако банки могут на удивление точно спрогнозировать совокупный уровень невыплат — путем изучения ряда социально-экономических, демографических и поведенческих переменных. Интернет-компании все чаще прибегают к целым массивам данных о просмотренных веб-страницах — для вычисления вероятности того, что данный конкретный пользователь кликнет на данный конкретный результат поиска, благосклонно отреагирует на некий новостной материал или прислушается к определенной рекомендации. Как пишет политолог Ян Эйрес в своей книге «Super Crunchers», предсказания подобного рода завоевывают все большую популярность в таких областях с большими базами данных, как финансы, здравоохранение и электронная коммерция. Скромные прибыли, связанные с построенными на этих данных прогнозами, здесь часто могут суммироваться миллионы или даже миллиарды раз (в некоторых случаях — каждый день), что в итоге дает существенную прибыль{173}.