— Я заинтересовалась историей Ратнари-Хауса, но почти ничего не смогла найти. Удивительно, но в библиотеке нет ни одной книги об усадьбе. Представляю, как много вы могли бы досказать об этом доме. Я бы с удовольствием послушала, если… — тут Джоди немного замялась, — если, конечно, вы согласитесь поговорить со мной. Мне бы не хотелось вас утомлять.

— Ну что вы, деточка, — добродушно отозвалась Лили, — разговоры меня не утомляют. Покажите мне фотографию, и я охотно расскажу вам все, что вас интересует.

Миссис Шанахан подумала о коробке на чердаке. Джоди наверняка пришла бы от нее в восторг: там собраны письма, фотографии, театральные программки, ресторанные меню, круглая пудреница с остатками пудры «Чайная роза» — подделка под золото, высохшие цветы из свадебного букета Лили, продовольственные карточки, уцелевшие с послевоенных времен — словом, всевозможный хлам пятидесятилетней давности. Разговаривая с Джоди, миссис Шанахан то и дело возвращалась мыслями к коробке.

Лили не раздумывая согласилась встретиться со славной девочкой из Австралии, но так и не решила, стоит ли извлекать на свет божий драгоценное содержимое заветной коробки. Там хранились секреты. Не тайны государственной важности, и все же секреты, которыми Лили ни с кем прежде не делилась.

Свою тайну она могла бы доверить лишь одному человеку — Иззи. Но стоит ли обременять внучку чужими секретами, когда у нее имеются собственные? Лили заметила, что в последнее время Иззи чуточку изменилась. Она звонила бабушке из Нью-Йорка так же часто, как прежде, но теперь ее голос звучал немного настороженно, в нем появились смущенные нотки, совсем как в детстве, когда ей было что скрывать от взрослых.

— У тебя все в порядке, дорогая? — спросила Лили в воскресенье, когда в последний раз разговаривала с Иззи.

— Все хорошо, — откликнулась та бодрым тоном, до того похоже на свою мать, что у Лили невольно сжалось сердце. Иззи разговаривала в точности как Элис: те же мягкие интонации, та же манера особо выделять некоторые слова, та же гладкая, торопливая речь. Голос Иззи окончательно сформировался через несколько лет после смерти матери, и Лили порой охватывало мучительное смятение, когда она слышала внучку. Казалось, покойная Элис вдруг ожила и заговорила.

Внешне высокая и сильная Иззи с молочно-белой кожей, синими, как у самой Лили, глазами и волосами цвета карамели мало походила на мать, хрупкую, темноволосую, с оливково-смуглой кожей, доставшейся ей от легендарной прабабушки, неистовой Сайв.

По семейным преданиям, бабушка Сайв была в родстве с феями, и в прежние времена ее именем пугали детей.

Но маленькая Лили никогда ее не боялась. Бабуля Сайв, должно быть, просто опередила свое время. Этой упрямой, несгибаемой женщине следовало родиться на пару веков позднее.

Неудивительно, что она нагоняла на всех страх. Вот кто, наверное, мог бы порассказать самые невероятные и удивительные истории. Жалко, что рядом с ней не оказалось никого, готового выслушать ее рассказы о прошлом.

Лили вздохнула. Хотелось бы верить, что она правильно поступила с дневником. Но кто знает, что на самом деле правильно, а что нет? После звонка Джоди Бекетт Лили не находила себе места от беспокойства. Она вдруг ощутила, как стремительно бежит время, и ее охватило жгучее нетерпение. Лили так и подмывало позвонить Иззи и обо всем ей рассказать, но ее удерживала мысль о том, как странно это будет выглядеть, если она вдруг позвонит в Нью-Йорк среди недели, чтобы поделиться своими сомнениями. Бедняжка Иззи еще решит, чего доброго, что у бабушки старческое слабоумие.

Накануне она набрала номер Аннелизе, но сработал автоответчик, и она повесила трубку, не оставив сообщения. Лили ненавидела разговаривать с автоматами. Она так и не привыкла к этому модному нововведению. Да и как, скажите на милость, доверить автоответчику ужасное признание?

«Аннелизе, мне страшно и тревожно. Пожалуйста, скажи, Что я не схожу с ума. Ты ведь так не думаешь, правда?»

Такое послание звучало бы странно. Похоже на бред сумасшедшего. Больше всего Лили боялась потерять рассудок. Слишком многих из тех, кого она знала, постигла эта печальная участь. Даже милая Виви, всегда такая веселая и живая, впала в детство и пребывала теперь в частной лечебнице за городом, в пансионате с благообразным названием «Лавровая роща». Вот уж где Лили не хотела бы оказаться.

Дневник… Мысли Лили снова вернулись к дневнику. Если бы только можно было позвонить Иззи. Она подсказала бы, как лучше поступить. Милая, милая Иззи. Однажды она объявила, что собирается переехать в Нью-Йорк, чего бы это ни стоило, и настояла на своем.

— Я готова жить на три пенса в неделю и спать в крошечной комнатушке, где не то что кошке, а хомяку негде повернуться, — твердо сказала она. — Но только в Нью-Йорке, и больше нигде. Ты ведь жила за границей, бабуля, и понимаешь, о чем я говорю, верно?

Лили кивнула:

— Ты права, дорогая, прости меня. Я забыла.

— Ты ничего не забываешь, бабуля, — рассмеялась Иззи.

«Хорошо бы это было правдой, — подумала Лили, щурясь под лучами солнца. — Хотя, пожалуй, многое лучше забыть».

В последнее время она постоянно думала об ушедших днях. Значило ли это, что конец жизни уже близок и тени прошлого пытаются предупредить ее о чем-то? Теперь она часто видела во сне всех своих близких и любимых: маму, папу, бабушку, дядю Пата, Дэниела, Джейми, Робби и дорогую Элис. Элис… Эта утрата была самой страшной. Родители не должны хоронить своих детей. Вот уже двадцать семь лет, как дочери не стало, и все эти годы Лили носит в себе неизбывную боль.

В жизни Лили было так много смертей. Сколько молодых, здоровых людей превратилось в груду безжизненных тел, изуродованных взрывами бомб, сколько их вернулось домой искалеченными, и кто знает, какие ужасные раны остались в душах тех, кому суждено было выжить и уцелеть?

Лили выросла в сельской местности и еще в раннем детстве узнала, что такое смерть. В те годы никому и в голову не приходило держать детей подальше от гроба на похоронах. Все, и стар и млад, склонялись над вытянувшимся в своем деревянном ящике покойником, чтобы в последний раз поцеловать его в ледяной лоб. Малышка Лили тихонько сидела на поминках, слушала старинные песни и смотрела, как живые оплакивают мертвецов. Но до первых дней работы в госпитале она не видела, как умирает человек.

Там Лили с изумлением обнаружила, что люди уходят из жизни без фанфар: смерть приходит тихо, оставляя после себя бездыханное, холодеющее тело, а доктор поспешно переходит к следующему пациенту. И лишь гораздо позднее, прокипятив окровавленные бинты и инструменты, отправив в печь ампутированные руки и ноги раненых, санитары находят время заняться мертвецами.

Лили думала о них вечером, за горячим чаем или розовым «ном, сидя в чайной на тесном диванчике между двумя девушками — Мейзи и Дайаной. Она вспоминала то, что позволила себе вспомнить, и, конечно же, всегда жалела об этом. Воспоминания причиняли боль.

В каждом раненом юноше в госпитале она видела своего брата Томми, воевавшего где-то на Средиземном море. По крайней мере так она думала: Томми не мог сообщить ей в письме, где его часть. Лицо брата постоянно стояло у нее перед глазами. Вдруг это он лежит неподвижно на столе… Она гнала от себя эти мысли и заказывала очередную порцию джина для всех троих. «Nil bastardi carborundum!» — кричала Дайана «поросячьей латыни», что означало — «Не давай ублюдкам себя сломить!»