Не тревожься, я снов не нарушу,

Твоих утренних грез не спугну,

Свою тихо озябшую душу

Осторожно в любовь заверну.

Опою ее сладким дурманом

Откровений и призрачных грез

С лепестками голландских тюльпанов

И испанских изысканных роз,

Меланхолией светлого дыма,

Что в твоих задремал волосах,

Я поверю, что снова любима,

Отражаясь в закрытых глазах.

Григорьев понял, что сражен наповал. Такие женщины, как Настя, умеют мечтать, фантазировать о сказочной любви. Они не слабые, нет. Они очень уязвимые в своих мечтах. Но у них есть одно главное качество — верность. Если такая женщина полюбит, то навсегда. А повстречав такую женщину, ее нужно беречь, как одинокий пугливый огонек свечи на ветру. И если убережешь, силе ее разгоревшегося пламени уже будут не страшны любые жизненные бури. Просто ты должен быть рядом. И ты будешь рядом, потому что она, такая замечательная, уже твоя и ты не хочешь с ней расставаться. Уезжая, можно ей ничего не объяснять, потому что к ней всегда можно вернуться. Вернуться, потому что она любит, а значит, поймет и простит. Она не сможет по-другому.

— Настя, — позвал он.

Она услышала.

— Ты проснулся? — девушка появилась на пороге комнаты в его рубашке, с вилкой в руке. — Умывайся, завтрак почти готов.

— Подойди, пожалуйста, ко мне, — попросил Григорьев.

Она приблизилась. Рассмотрев в его руке листок со стихами, спрятала лицо за копной густых волос.

— Дай руку. Сядь.

Девушка опустилась на край дивана, упорно не глядя на Григорьева.

— Чьи это стихи?

— Мои, — тихо призналась она. — Тебе не понравились?

— Очень… Очень понравились! — Он потянул ее на диван. — Иди ко мне, мое талантище!

— Котлеты сгорят! — взвизгнула Настя, не успев даже сделать попытки к сопротивлению.

— Пусть…

Найти и убрать Николая Николаевича было делом нетрудным. Колян в день встречи проследил автомобиль, в котором уехал представитель заказчика, до самого офисного здания. Григорьев застрелил Николая Николаевича в конце рабочего дня вместе с водителем, когда те садились в машину, прямо на стоянке перед офисом. Правда, пришлось долго ждать, сидя на угнанном мотоцикле и изображая из себя курьера из байкеров. Но все прошло гладко. Пистолет с глушителем осечки не дал. Никто из немногочисленных сотрудников на автостоянке не обратил внимания на мотоциклиста в сером шлеме и черной кожаной куртке, не спеша покидающего стоянку. Григорьев, опасаясь камер видеонаблюдения, шлем не снимал, поэтому за те полтора часа, что он провел перед офисным зданием, пропотел основательно.

Отъехав несколько кварталов, Григорьев остановился у поджидающей его взятой напрокат «Тойоты Камри», поставил мотоцикл у обочины тротуара, сел в автомобиль и только потом с облегчением снял надоевший шлем и перчатки. Не задерживаясь, он тронул машину с места.

Проехав значительное расстояние, Григорьев выкинул в мусорный бак шлем, на следующей остановке — кожаную куртку и перчатки. Пистолет он сбросил с высокого гранитного берега в Москву-реку.

Оставался еще один контактер, имени и местонахождения которого Григорьев не знал.

Вечером того же дня Григорьев с Настей переехали на турбазу.

Они лежали под теплым одеялом на широкой кровати в комнате, обитой сосновой реечкой. Приятный запах смолы витал повсюду.

Голова девушки лежала на его плече. Рукой он обнимал Настю за талию.

— Юра, а где ты научился так драться? — заглянула ему в глаза Настя своим ясным чистым взором.

— С детства у меня способности к этому, — попробовал отшутиться Григорьев.

— Юра, а серьезно? — не отставала девушка.

Григорьев вздохнул, припомнив дни своей юности, и нехотя стал говорить:

— Рос я в лихие девяностые. Ты не знаешь этого времени. Представь: повылазили, как грибы после дождя, «братки», «отморозки» всякие, наркоманы, жулики, а ментов днем с огнем не сыщешь. Даже если найдешь, тебе только хуже — вся ментовня под бандюками ходила. А выживать как-то надо. Адекватными тогда были ребята-афганцы — могли и «братков» припугнуть, и за себя постоять. Потянулась молодежь к афганцам. Я тоже с друзьями ходил в секцию рукопашного боя. Научился приемам разным, захватам да ударам. В соревнованиях участвовал. В армии потом пригодилось. Попал в спецназ. А уж в спецназе эту науку по высшей категории преподавали.

— И часто тебе эту науку применять приходится?

— Если ты о нашем случайном знакомстве, то те трое нас с тобой жалеть не стали бы.

— Ты о них вспоминаешь?

— Вспоминаю, когда ты напоминаешь.

— Неужели для тебя так просто убить человека?

— В спецназе учат именно этому.

— И многих ты уже?.. — Она не договорила.

Он понял. Сказать правду? Григорьев задумался. Правда была настолько безжалостной и безнадежной, что могла разрушить то чистое и светлое, что они с Настей только-только начали создавать.

— Если ты заметила, я сплю спокойно, — ответил он уклончиво.

— Господи, Юра, что же у тебя на душе? Ты ведь на самом деле очень хороший! Как ты можешь с этим жить?

А как с этим жить? Он вот живет, не позволяя себе много мечтать о другой, спокойной жизни. Да и живет он только одним днем, потому что прошлое научило его не заглядывать далеко вперед. Григорьев посмотрел на Настю.

— В Чечне я услышал одну сказку, в которой старый чеченец рассказывает своему внуку о борьбе, которая происходит в душе каждого человека. Старик говорит: «Малыш, в нас борются два волка. Один представляет собой Несчастье — страх, тревогу, гнев, зависть, тоску, жалость к себе, обиду и неполноценность. Другой волк представляет Счастье — радость, любовь, надежду, безмятежность, доброту, великодушие и сострадание». Маленький чеченец спрашивает: «А какой волк побеждает?» Старый чеченец отвечает просто: «Всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь».

— Классно сказано! — оживилась Настя. — А расскажи мне о войне.

— О войне? — Григорьев подумал, что солдатам, вышедшим оттуда, порой бывает очень трудно найти с людьми, не знающими, что такое война, общий язык. После войны «пропадает» память. Условия экстремального нечеловеческого существования на грани отнимают ее у бывших солдат. Нет, конечно, они ничего никогда не смогут забыть, но только эта страница их жизни спрятана глубоко в душе. Так глубоко, что говорят о ней только со своими.

— Лучше я расскажу тебе еще одну сказку, — улыбнулся Григорьев.

— Ладно. Давай сказку, — согласилась Настя.

Глядя в ее красивые глаза, он начал говорить.