— Ты что-то перепутал, Садьяха, — покачал головой Олег. — Меня проверять не нужно. Я и сам знаю, есть во мне злые духи или нет. Ты должен проверить великого хана, дабы успокоить отважных воинов насчет здоровья правителя.

Ведун кивнул на пятерых ханских телохранителей, сидящих на конях — прочие охотники разъехались в лагере но своим юртам.

— И постарайся не сбиваться с тона, — тихо добавил он, подойдя ближе к шаману. — От этого могут случиться неприятности.

— Великий хан здоров, чужеземец, — угрюмо ответил шаман, глаза которого опять сделались зелеными. — В присутствии злых духов огонь в алтаре гаснет или чадит, как в дождь. А облака трогать нельзя. Небо находится во власти богов, и смертным трогать его нельзя. Грех.

— Ты просто не умеешь этого, Садьяха! — расхохотался Ильтишу. — Хочешь, научу?

— Я сказал — грех! — Шаман махнул рукой в сторону алтаря, заставив лампу погаснуть, и, повернувшись к гостям спиной, ушел в юрту.

— Забудь его, урус! — отмахнулся хан. — Садьяха стар и сварлив. На него никогда не угодишь. Поехали ко мне. Волки выгнали нас из юрты в самый пир. А я не привык поддаваться никому. Гулять будем, урус, пока земля не позеленеет от зависти!

Хрустя снегом, он быстро подбежал к жеребцу, поднялся в седло, дал шпоры. Олег, покачав головой, подозвал гнедую, взгромоздился на нее и помчался следом.

В ханском шатре, как выяснилось, правителя ждали. Возле центрального стола горел костер, вместо огромного стола на полу был накрыт маленький, человек на десять; на небольшом возвышении, вокруг которого валялось множество подушек, стояли два чугунных кованых стояка с пылающими факелами.

— Ай, Садьяха, все ему не так! — Войдя в шатер, хан расстегнул пояс, небрежным движением скинул на пол халат, потом второй, парчовый, оказавшийся поддетым под атласным, и остался в атласной же рубахе цвета демидовского золота, но с синим воротом и двумя вертикальными синими полосами, идущими через соски. Пояс с саблей и небольшой поясной сумкой Ильтишу снова застегнул на животе, после чего рухнул в подушки. Из темного угла бесшумно выскользнула невольница в полотняном, расшитом красной нитью, длинном платье, опустилась на колени, начала стаскивать сапоги. — То Садьяха жертвами малыми богам попрекает, то гонцов с дарами к бабам степным послать желает, то мор ему откуда-то мерещится, то невольников продать велит, то мечи для освящения требует. И ладно бы до похода — а то после!

Ведун усмехнулся. Уж он-то знал, что, очищая холодную сталь после кровавого набега, шаман наверняка снимал с нее кровавое проклятье, насылаемое на убийц умирающими людьми, — но вслух ничего говорить не стал. Скинул налатник на ковер справа от входа, потом выдернул косуху из-под ремня и тоже снял. Опустился рядом со столом ближе к костру, протянул к огню ноги — все-таки в сапогах ноги мерзли сильно, не то что в валенках. Рядом неожиданно появилась раскосая невольница со множеством мелких косичек, принялась стаскивать сапоги и с него. Олег решил не спорить — в чужой монастырь со своим уставом не лезут.

Между тем, хану невольницы поднесли войлочные тапочки с забавно — петушком — сшитыми наверху краями, а гостя оставили как есть, босиком. Ведун спорить не стал — так ноги только быстрее от огня согревались.

— Сварлив наш Садьяха, — продолжил хан, наливая кумыс в пиалы себе и гостю, жестом подзывая воинов к столу. — Сварлив, но прозорлив, и мудр. Другов в дальних краях имеет. От, гляди, что за клинок он моему отцу из самого Урбугана привез. О!

Ильтишу выпил кумыс, после чего решительно выдернул саблю и положил ее на стол, между мисками с изюмом и чищеными кедровыми орешками.

— Сталь легка, ако перышко, но бьет страшнее булавы. Шестеро славных воинов с клинками такими Садьяху провожали. Гостевали два года, мужество и мастерство ратное показав немалое.

Олег кивнул, выпил кумыс, потом вытянул свою саблю и положил рядом с ханской. У правителя округлились глаза. Он погладил собственный клинок, затем ведовской. Попробовал пальцем заточку. Провел рукой от кончика до рукояти, сравнивая изгиб. И только потом выдохнул:

— Верю. Мог ты един четырех ратных положить. Хороший клинок десяти воинов стоит. Откель? Урбуганская?

— Да нет, сам ковал, — пожал плечами Середин.

— Мимир! — рявкнул Ильтишу. — Отчего жареным не пахнет?! Спишь, раб?!

В темноте у стенок юрты послышалось шевеление, чей-то жалобный вскрик, железное лязганье. К костру выбрался старик, подкатил к очагу два крупных валуна, на которые пристроил прут с нанизанным на него крупным окороком. Сразу запахло пряностями — наверное, горела травка, которой натирали мясо для вкуса.

— Не, — замотал головой правитель, — не бывает такого. Откель в тебе мастерство, коему токмо урбуганские мастера обучены? В Персии и то нет таких. И индийских таких клинков нет!

— Твоя сабля лучше, — молвил Олег. — Это булат. Вот рисунок… — Он провел пальцем по темным разводам на стали. — Я же кузнец, я вижу. У меня булата не нашлось. Ковал, из чего есть.

— Ай, — вскочил на ноги хан, — хороши будут русские рабы. Дорогие мастера. К лету в набег пойдем, наберем много. Всех заставлю сабли ковать! — Вдруг Ильтишу резко остановился, сел, замотал головой: — Нет, урус. Ты колдун, ты хитрый. Неправду сказываешь. Клинок ковать мало. Клинком рубить уметь надо. Откуда ратников урбуганских знать можешь? Кто ж тебя саблей играть научит?

Вместо ответа ведун взял из пиалы изюминку, подхватил саблю, выпрямляясь во весь рост, подбросил сушеную виноградину, резко взмахнул клинком. Сталь с легким посвистом рассекла воздух — и изюмина развалилась надвое.

— Ну что, великий хан, — опустил оружие Середин. — Умею я саблей играть?

— А ну, — правитель вогулов тоже прихватил щепоть изюма, встал, несколько ягод кинул в рот, одну подбросил и небрежным движением разрубил пополам. — Ну, урус, кто из нас лучше сечься умеет?

— Одинаково, — предложил мировую ведун.

— Не-е-ет, — отрицательно покачал пальцем Ильтишу. — Спориться до конца станем. Халат свой ставлю! Не может урус вотяка в споре на клинках одолеть!

— Есть у меня две гривны новгородские в сумах, — ответил ведун. — Да только как соревноваться станем? Я твоей крови, великий хан, не желаю.

— Ты изюм выбрал, на нем о заклад и побьемся. Не боишься?

— Две гривны новгородские серебром супротив халата, — кивнул Середин. — Идет.

— Тимчер, — кивнул правитель, — суди.

Один из воинов — с тонкими усиками и короткой бородой, аккуратно подбритой на щеках, взял пиалы хана и его гостя, поставил рядом, поцокал языком, отрицательно качая головой. Потом вытряхнул изюм на ткань, которой было застелено возвышение, а объемистую пиалу заполнил кумысом:

— Пей, урус.

Олег пожал плечами, выпил.

— Руби.

Середин подбросил новую изюминку и располовинил ее так же легко, как и в первый раз.