По мнению автора, о подлинной судьбе и взглядах Филби знают только он сам да еще несколько человек, в том числе руководители КГБ. По утверждению Розенбаума, а точнее, по его версии, Ким Филби искусно играл с самого начала «сотрудничества» с советской разведкой или был разоблачен английской контрразведкой позже, после чего его внедрили для агентурной работы в Советском Союзе. В обоснование своего домысла автор ссылается также на недоверие, проявленное по отношению к Филби после его прибытия в Москву, куда он, опасаясь ареста, сбежал в 1963 году из Бейрута.

Ответ на эти и другие связанные с Филби вопросы я хочу дать, разумеется, не из желания помочь некоторым западным спецслужбам разобраться и установить истину, а лишь из стремления отвести даже тень навета от нашего верного товарища, кристально честного, мужественного, способного к самопожертвованию и гражданскому поступку, большой души человека. Именно таким был Филби. Все, кто знал Филби не понаслышке, а по работе с ним, по личному общению, по многочисленным документальным материалам оперативных дел и архивов, сохранили в своей памяти именно такой образ этого легендарного человека, наделенного разносторонними познаниями и огромным интеллектом.

Действительно, на первых порах, когда Филби приехал в Советский Союз, к нему отнеслись без полного доверия, хотя для этого не было никаких оснований. Нельзя забывать, что сигнал о немедленном вылете в Советский Союз был дан ему именно из Москвы, потому что сведения о его предстоящем аресте были достоверными и не вызывали никаких сомнений. В Москве Филби подвергался проверке, за его квартирой велось наблюдение, телефон прослушивался, вся переписка тоже контролировалась. Но это было вызвано прежде всего мерами по обеспечению его безопасности. Безусловно, на принятии такого решения сказалось влияние стереотипных подходов, прежних традиций, инерция, перестраховка. Единственное, что может как-то оправдать жестокость подобных мер, — это необычность ситуации, неординарность личности Филби и всех обстоятельств, связанных с его приездом в СССР.

Еще в 1951 году у англичан возникли серьезные подозрения относительно возможного сотрудничества Филби с нами. Он даже вынужден был уволиться из английской разведки. После четырехлетнего следствия Филби реабилитировали и восстановили на службе. Многим эта история показалась, да и сейчас кажется странной, однако эти события никак не повлияли на наше отношение к Филби. У Филби и в Москве была уверенность в отсутствии у англичан каких-либо серьезных улик против него и его товарищей, хотя, конечно, риск его дальнейшего использования в наших интересах был весьма велик.

Вообще, любые обвинения в адрес Филби, предполагающие возможность его работы против Советского Союза и одновременно глубоко законспирированное сотрудничество с английскими спецслужбами, абсурдны, нелогичны по своей сути. Характер передаваемых Филби и его товарищами материалов, причем в течение длительного времени, был настолько тактически и стратегически важен, что уже одно это освобождает от необходимости доказывать честность и искренность источников. Многолетнее сотрудничество с нами Филби и его друзей, строгая конспиративность стали возможны благодаря, в частности, и тому, что вся работа с ними и способы реализации получаемых от них материалов постоянно являлись предметом личной заботы Сталина. Круг лиц, имевших доступ к их материалам в Москве, был строго ограничен, и никто, кроме Сталина, не был вправе выходить за рамки установленного порядка.

Официальный Лондон или Вашингтон периодически делились с Москвой важной информацией, иногда она повторяла информацию, полученную от Филби и его друзей. Но если в основе мотивов этих людей лежало искреннее и горячее стремление помочь передаваемыми сведениями советскому народу, то Лондон же или Вашингтон, прежде чем передать Сталину материалы, раздумывали, взвешивали, насколько это соответствует американо-английским интересам, и действовали очень избирательно. Так что уже одно это обстоятельство объясняет, насколько важно для нас было то, что делала «кембриджская пятерка».

Последние полтора десятка лет жизни Ким Филби пользовался у советских друзей безграничным доверием и, что еще важнее, огромным уважением всех общавшихся с ним сослуживцев. Он регулярно встречался с сотрудниками органов безопасности в отдельности и коллективно, мог свободно посещать любое подразделение Комитета госбезопасности, был затребован во многие территориальные органы, выезжал в социалистические страны, имел все возможности для творческой работы.

Филби внимательно присматривался к советской действительности, не все понимал, что происходило в нашей стране, многое его расстраивало. В частности, наш быт он воспринимал с большим трудом. Он нередко предостерегал нас против поспешности в социально-политическом развитии страны. В 1977 году на встрече с Ю. Андроповым зашла речь о темпах развития экономики в Советском Союзе и о критике диссидентами застойных явлений в нашем обществе. И тут Андропов высказал то, что иногда звучало в его частных беседах с близкими товарищами по работе: «Возможно, кое-что следовало бы подправить в нашем общественном развитии, прибавить темпов в социальных переменах». Юрий Владимирович произнес это как бы в задумчивости, нечетко, то ли спрашивая, то ли констатируя. Реакция Филби была мгновенна. Улыбнувшись, он ответил: «Я хотя и коммунист, но сторонник английского консерватизма в мышлении». Затем, подумав, добавил: «Лучше не спешить». Андропов заразительно рассмеялся и просто подвел итог диалогу: «Очень интересно!»

Ким Филби был отмечен высокими советскими наградами, в том числе орденом Ленина. Но он, вопреки некоторым утверждениям западной прессы, не стал ни Героем Советского Союза, ни генералом, хотя, бесспорно, заслужил и то и другое. За все время работы с нами в поведении Филби не возникло ни одного момента, который дал бы повод усомниться в его политической чистоплотности, преданности коммунистической идее и Советскому Союзу. Убежден, что такая оценка личности Филби, его деятельности и всего пройденного им жизненного пути со временем будет лишь утверждаться.

Когда в 1973 году я перешел на работу в Первое Главное управление, положение дел в разведке в общем-то было неплохим. Накопленный опыт, хорошо подготовленные кадры и отлаженная система работы давали положительные результаты. Разведка в целом справлялась с теми задачами, которые в то время на нее возлагались. Правда, ощущался какой-то застой, слишком уж многое делалось по старинке, по раз и навсегда заведенным правилам. А вот новые, причем очень важные направления разведывательной деятельности, вытекающие из современной обстановки, на мой взгляд, должного развития не получали, что приводило к явным перекосам и нарушению приоритетности в работе.

Разговоры о необходимости развития разведслужбы велись довольно активно, решений на этот счет принималось тоже немало, однако отсутствие четкой линии толкало на принятие поспешных и мало продуманных решений, порождало однодневные концепции.

Одни утверждали, что наступил век решения разведывательных задач преимущественно техническими средствами, и потому ратовали чуть ли не за полный отказ от агентурной работы.

Агентуристам возражали аналитики, которые считали, что всесторонний и скрупулезный анализ открытых материалов, поднятый на качественно новый уровень, может вполне компенсировать значительное сокращение традиционной разведывательной деятельности и т. п.