– Давай, вмазывай быстрее.

– Ага, сейчас. Игла забилась.

В поисках конского волоса для чистки иглы Айк начал ощупывать край пиджака. И продолжал трепаться.

– Помню, возвращались мы на лодке с Мэри-Айленд. Полковник, пьяный в стельку, свалился в воду и едва не потонул со своими двумя револьверами. До хуя ушло времени, чтобы втащить его тушу обратно.

Айк пошёл кипятить иглу.

– Ну вот, теперь чистая. Тут я видел одного парня, который раньше вертелся в тусовке, завязанной с Люпитой. Кликуха «Эль Сомбреро», по евоной мотне. Хватает с кого-нибудь шляпу и даёт дёру. Околачивается на трамвайной остановке, а когда тот отправляется, прыгает на подножку, сдирает шляпу и фьюить – ищи ветра в поле. Видел бы ты его сейчас. Ноги распухли, в язвах и грязи… Упаси господи! Да его люди теперь обходят за милю как…

Айк застыл с пипеткой в одной руке и иглой в другой.

– Как насчёт укола?– повторил я.

– О'кей. Сколько колоть? Пяти кубов хватит? Лучше ограничиться пятью.

Приход растянулся надолго. Сначала зацепило слабовато. А затем по нарастающей… Я лег обратно на кровать, и разнежился, словно в теплой ванне.

* * *

Продолжал бухать. Спустя несколько дней, после упорного восьмичасового текильного возлияния, я напился до столбняка. Домой меня доставил кто-то из моих друзей. На следующее утро был худший опохмел за всю мою жизнь. Каждые десять минут я блевал как заводная игрушка, пока не исторг из себя зеленую желчь.

В тот момент возник Старый Айк:

– Тебе надо завязывать с пьянством, Билл. Ты слетаешь с катушек.

Мне никогда не было так хреново. Рвота сводила мое тело в судорогах. Когда я начал выблёвывать порцию желчи, Айк приподнял меня над унитазом. Затем, крепко сжимая меня подмышками, помог добраться до постели. Блевать я перестал в пять часов вечера и смог опорожнить бутылку виноградного сока со стаканом молока.

– По-моему, здесь воняет мочой, – заметил я. – Должно быть одна из этих сраных кошек нассала под кровать.

Айк стал принюхиваться:

– Да нет, под кроватью вроде ничего.

Потом он придвинулся ближе к изголовью, где я возлежал на подушках:

– Билл, это от тебя несет мочой.

– А-а?

С нарастающим ужасом, словно обнаружил проказу, я принялся тщательно обнюхивать свои руки.

– О Боже! – воскликнул я, а в животе похолодело от страха. – У меня уремическое отравление! Айк, дружище, скорей беги за коновалом.

– О'кей, Билл, притащу одного прямо сейчас.

– И только не приходи с одной из этих пятипесовых рецептовых задниц!

– О'кей, Билл.

Завалившись обратно на подушки, пытался сдержать обуявший меня страх. Об уремии я толком ничего не знал. Слышал об одной своей дальней знакомой в Техасе, которая от этого померла, выдувая в сутки, в течение двух недель, по ящику пива в день. Мне об этом рассказывал Роллинз: «Вся распухла, тело пошло чёрными пятнами, начались судороги и она померла. А весь дом пропах мочой!»

Расслабившись, я мысленно пытался врубиться в процессы, охватившие мои внутренности, чтобы понять, в чём, собственно, дело. Я не чувствовал приближения смерти или проявления симптомов серьезной болезни. Я чувствовал себя усталым, помятым, вялым, но не более того. Так и лежал с закрытыми глазами в затемненной комнате.

Вошедший вместе с доктором Старый Айк включил свет. Врач – китаец, один из выписчиков Айка. Он сказал, что с того момента, как я смог мочиться и прошла головная боль, нет никаких признаков уремии.

– Как же я мог так провонять?

Доктор пожал плечами. Тут вмешался Айк:

– Он говорит, что ничего серьезного. Говорит, тебе надо прекратить пить и чем так загибаться, лучше вернуться на прежние позиции. Доктор согласно кивнул. Мгновение спустя я услышал, как Айк раскручивает в коридоре коновала на рецепт морфия.

– Айк, я не думаю, что этот узкоглазый просекает фишку. Хочу, чтобы ты сделал следующее. Зайди к моему другу Роллинзу – сейчас я напишу его адрес, и попроси прислать для меня хорошего врача. Он должен знать, у него жена недавно болела.

– Ладно, хорошо, – отозвался Айк. – Но по-моему, ты просто теряешь деньги. Этот доктор вполне компетентен.

– Да-а, для выписки у него вполне компетентная клешня.

Айк рассмеялся и развел руками:

– Как хочешь.

Через час он вернулся вместе с Роллинзом и другим врачом. Когда они вошли в квартиру, последний, поводя носом, усмехнулся и повернувшись к Роллинзу, многозначительно кивнул. Круглая, ухмыляющаяся азиатская физиономия. Врач провел быстрый осмотр, спросил, могу ли я мочиться. Затем, обратившись к Айку, поинтересовался, случались ли со мной припадки.

Айк сообщил мне:

– Он спрашивает, ты всегда такой ненормальный. А я ему говорю, нет, только ты иногда с котами забавляешься.

Роллинз, подбирая каждое слово, сказал на ломаном испанском:

– Esto senor huele muy malo and quirre saber por que. (Этот человек плохо пахнет, и он хочет знать, почему).

Врач объяснил, что это была уремия в начальной стадии, но на данном этапе, опасность миновала. Поднял пустую бутылку из-под текилы. «Ещё одна такая и вы труп».

Убрав свои инструменты, он выписал рецепт на антацидные препараты, которые я должен принимать каждые несколько часов, пожал руки мне и Айку, и свалил.

На следующий день меня пробрало на еду, и я стал пожирать всё съестное, которое только попадалось на глаза. Три дня провалялся в постели. Метаболическая структура алкоголизма приостановила своё действие. Когда я снова стал пить, то пил умеренно, и никогда до позднего вечера. И воздерживался от джанка.

* * *

В то время, курсанты Джи Ай облюбовали для своих сборищ два бара – днём – «Лола», а вечером – «На корабле!». Хотя назвать «Лолу» баром, в полном смысле этого слова, язык не повернется. Маленькая закусочная с ограниченным ассортиментом – пивом и газировкой. Прямо на входе, слева от двери, прилавок, набитый пивом, содовой и льдом. С одной стороны – длинная стойка почти во всю стену, вплоть до патефон-автомата, с высокими стульями на металлических ножках, жёлтым глянцевым покрытием. Напротив, вдоль стены, были поставлены столики. Ножки стульев давно уже лишились своих резиновых оснований, и когда прислуга сдвигала их, подметая, они ужасающе пронзительно скрипели. Сзади прилавка находилась кухня, где неопрятный повар жарил всякую жратву исключительно с прогорклым салом. В «Лоле» не было ни прошлого, ни будущего. Это место напоминало зал ожидания.

Я сидел в «Лоле» и читал газеты. Спустя некоторое время, оторвавшись от чтива, посмотрел по сторонам. За соседним столиком кто-то оживленно говорил о применении лоботомии: «Они кастрируют нервную систему». За другим, двое молодых парней пытались развести каких-то мексиканочек. «Mi amigo es muy, muy…» И один из парней запнулся, подыскивая слово. Девицы захихикали. До охренения скучные разговоры, словесная игра в кости на жестких металлических стульях, дезинтегрированные в космическом умопомешательстве человеческие совокупности, беспорядочный и бесмысленный поток новостей в умирающей вселенной.