Вот что такое за кем-то последовать. Но последовать за Христом означает взять свой крест или, как сказано в прочитанном нами тексте: нести свой крест. Нести свой крест означает отвергаться себя; Христос разъясняет это, говоря: «если кто хочет идти за Мною, отвер-гнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мф. 16, 24). Это и есть «те же чувствования, какие и во Христе Иисусе: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но смирил Себя, быв послушен даже до смерти, и смерти крестной» (Фил. 2, 5 и далее). Такой дан нам образ, таким должен быть и последователь, несмотря на то что самоотвержение – это долгий и тягостный труд, что нужно брать тяжкий крест, нести тяжкий крест – крест, который, согласно данному образу, нужно нести в послушании до самой смерти, так что последователь даже если и не умрет на кресте, то все же уподобится этому образу тем, что умрет, «неся крест». Отдельный хороший поступок, отдельное великодушное решение не есть еще самоотвержение. Ах, в мире потому, вероятно, учат, будто это – самоотвержение, что даже этот случай оказывается столь редким, что на него смотрят с удивлением. Но христианство учит иначе. Христос не сказал ведь богатому юноше: «Если хочешь быть совершенным, то продай все свое имение и раздай нищим». Многим, вероятно, даже один только этот призыв покажется чрезмерным и странным; многие, вероятно, вовсе не восхитились бы этим юношей, если бы он так поступил, но посмеялись бы над ним, как над чудаком, или пожалели бы, как больного. Однако Христос говорит иначе, Он говорит: пойди, продай все, что имеешь, и раздай это нищим, «и приходи, последуй за Мною, взяв крест» (Мк. 10, 21). Таким образом, продать все свое имение и раздать нищим еще не значит взять крест, это – самое большее – начало, хорошее начало для того, чтобы затем взять крест и последовать за Христом. Раздать все нищим – это первое, это, – если язык допускает здесь простительное остроумие, – означает взвалить на себя крест; за этим же следует непрестанное продолжение: нести свой крест. Это несение креста должно иметь место ежедневно, а не как исключение один только раз; и оно никак, никак невозможно без того, чтобы последователь был готов оставить все, отвергаясь себя. По сути, совершенно безразлично, является ли то, в чем он не хочет отвер-гнуться себя, чем-то, как говорится, незначительным, или же это нечто большое, ведь и незначительное становится бесконечно значимым как вина, когда оно расходится с самоотвержением. Был, возможно, человек, который, надеясь приобрести этим высшее в полноте, с готовностью сделал то, чего не сделал богатый юноша, но который, однако, не стал последователем Христа, потому что он остался стоять, «оглянулся назад»[66] – после своего великого подвига; или же он пошел вперед, но не стал последователем Христа потому, что думал, будто совершил нечто столь великое, что незначительные вещи уже не могут на это повлиять. Ах, откуда же происходит то, что труднее всего отвергнуться себя в незначительных вещах? Не оттого ли, что самолюбие, имеющее некий благородный вид, тоже, по-видимому, способно к самоотвержению в чем-то большом, но чем меньше, чем незначительнее, чем мизернее то, в чем нужно отвергнуться себя, тем оскорбительнее это для самолюбия, потому что, когда стоит такая задача, у самолюбивого сразу же улетучиваются его собственные и чужие высокопарные представления; но тем смиреннее поэтому будет самоотвержение в этом случае. Откуда же происходит то, что труднее всего отвернуться себя, когда живешь один, словно в берлоге? Не оттого ли, что самолюбие, имеющее некий благородный вид, тоже, по-видимому, способно отвергнуться себя – когда на это с изумлением смотрят многие. Но поскольку не важно, каково то различное, в чем единичный человек в своей определенной ситуации отвергается себя, постольку нищий может безусловно в такой же мере отвергнуться себя, что и король: настолько не важно, каково то различное, в чем дано человеку отвергнуться себя. И это тяжкий и обременительный труд. Ведь труд этот заключается, вероятно, лишь в том, чтобы сбросить с себя всякое бремя, и потому он мог бы показаться легким; однако вся трудность в том, что нужно сбросить те самые бремена, которые самолюбие столь охотно желает нести – столь охотно, что самолюбию уже очень трудно бывает понять, что это именно бремена.

Итак, следовать за Христом означает отвергаться себя и означает идти тем же путем, каким шел Христос, принявший смиренный образ раба, – нуждающийся, отверженный, осмеянный, не любящий мира и не любимый им. И это означает тем самым идти одному, ведь тот, кто самоотверженно отрекается от мира и от всего, что в мире, отрекается от всех отношений, которые могли бы пленять и соблазнять его, «так что он не идет ни на поле свое, ни на торговлю, ни на женитьбу»[67]; тот, кто, если становится нужно, конечно, не меньше, чем прежде, любит отца и мать, сестру и брата, но любит Христа настолько, что о нем можно сказать, что он ненавидит их: он идет ведь один, один в целом мире. Да, в сумятице житейских хлопот такая жизнь кажется чем-то трудным, невозможным, кажется невозможным даже судить о том, живет ли некто так на самом деле; но давайте не забывать, что именно вечности будет предоставлено судить о том, насколько решена эта задача, и что серьезность вечности заставит тогда стыдливо молчать обо всех тех мирских вещах, о которых постоянно говорится в мире. Ведь в вечности тебя не спросят о том, сколь большое состояние ты оставил, – об этом спрашивают оставшиеся после тебя; не спросят и о том, сколько ты выиграл битв, сколь умным ты был, сколь могущественным было твое влияние, – ведь это останется после тебя твоей посмертной славой. Нет, вечность не спросит о том мирском, что после тебя останется в мире. Но она спросит о том, какое богатство собрал ты на Небесах; о том, сколь часто ты побеждал свой грех; о том, насколько ты господствовал над собою, или же ты был себе рабом; о том, сколь часто ты владел собою в самоотвержении, или же ты никогда не делал этого; о том, сколь часто ты, отвергаясь себя, готов был на жертву ради хорошего дела, или же ты никогда не был на это готов; о том, сколь часто ты, отвергаясь себя, прощал своего врага – до семи ли раз, или до седмижды семидесяти раз[68]; о том, сколь часто ты, отвергаясь себя, терпеливо переносил оскорбления; о том, в чем ты пострадал не ради себя, не ради своих корыстолюбивых намерений, но в чем ты, отвергаясь себя, пострадал ради Бога. – И Тот, Кто об этом спросит тебя, Тот Судия, Чей суд ты уже не сможешь обжаловать ни в какой вышестоящей инстанции, Он не был полководцем, который покорил бы земли и царства, но которому ты мог бы рассказать о твоих земных подвигах: Его Царство как раз не от мира сего; Он не был человеком, носящим пурпурные одежды, кому бы ты мог пытаться составить благородное общество: ведь Его облачили в пурпур, лишь чтобы поглумиться над Ним[69]; Он не имел могущественного влияния, так чтобы Он мог пожелать быть посвященным в твои мирские секреты: ведь Он был столь презрен, что знатные люди осмеливались посещать его лишь под покровом ночи[70]. О, всегда утешительно держаться вместе с теми, кто единодушен с тобою; если кто труслив, не предстать поневоле перед воинским судом; если кто самолюбив и по-мирски расположен, не быть судимым самоотверженными. А этот Судия не просто знает, что такое самоотвержение, Он не просто способен так судить, чтобы не могло укрыться ничто сомнительное, нет, само Его присутствие есть суд, перед которым поневоле немеет и блекнет все мирское, что пользовалось таким успехом в мире, на что изумленно смотрели и что с изумлением слушали. Его присутствие есть суд, ведь Он был Самоотвержение. Он, будучи равен Богу, принял смиренный образ раба; Он, Кто мог повелевать легионами ангелов и даже возникновением и гибелью мира, ходил по земле беззащитным; Он, Кто все имел в своей власти, отказался от всей своей власти, так что даже не мог ничего сделать для своих любимых учеников, а мог только предложить им те же условия – быть ничего не значащими в мире, всеми пренебрегаемыми; Он, Кто был Господом всей твари, даже природу понудил вести себя тихо, ведь только когда Он испустил дух, раздралась завеса и гробы отверзлись[71], и природные силы выдали, кто Он был: если это не самоотвержение, то что тогда самоотвержение!