Мамина больница находилась на Петроградке. Таня помнила этот маршрут: мимо линий, к мосту и через реку. Она шагала здесь в довоенные времена вместе с Майей и уставшим Сергеем Ивановичем после той поездки на Бармалееву улицу. Неудачная была поездка, зато время счастливое.

А сейчас они с мамой шли в обратную сторону. Таня смотрела на белые деревья, застывшие дома, вмерзшие в лед корабли. Город превратился в картинку — нереальную, величественную, холодную.

Черный Ангел Пустые Руки по-прежнему стоял на куполе церкви. Сбылся тот ужас, который Таня почувствовала, глядя на него год назад. Но в этот раз ангел не показался ей страшным. Лишенный своего креста, не в силах бороться со злом, он грустно смотрел сверху на таких же несчастных людей. И почему Сергей Иванович назвал его некрасивым? Наверное, хотел сказать несчастный, просто слово не нашел.

Вместо трамваев по мосту ползла темная вереница санок с водой или с покойниками. Пешеходы опасливо переставляли ноги на заледеневших колеях. Таня и мама поддерживали друг друга, чтобы не упасть. Другого пути не было. Тот, кто хотел перейти через реку, не мог избежать Тучкова моста.

— Умерших к нам на кладбище везут. Здесь каждый день похоронная процессия, — сказала мама. Вот через что она проходила по пути в больницу и обратно. — На Смоленском теперь братские могилы.

Кладбище так и не стало общественным садом. Часовню тоже не снесли.

Навстречу им двигалась по мосту высокая сгорбленная старуха. Она тащила санки с привязанным к ним мертвым телом. Оно не было запеленуто, как другие, в простыню или одеяло. Тане вдруг показалось, что губы покойника шевелятся.

— Посмотрите, да он жив!

Старуха не удивилась. Сухими воспаленными глазами она взглянула на девочку, потом на своего живого мертвеца.

— Это мой Володенька. Четыре года вместе прожили. Хорошо, что детей не успели родить, сирот маленьких. Мы оба на кладбище едем. Я там тоже останусь, обратно мне не дойти. Посижу рядом с ним и замерзну потихоньку. Не хочу, чтоб мы дома непохороненными лежали.

Из-под ее платка выбилась русая, совсем не седая прядь, и она машинально, но при том очень по-девичьи поправила ее. Старуха оказалась молодой женщиной.

— А я думала, она дряхлая, как Ксения Кирилловна, — призналась Таня, когда они с мамой отошли подальше.

Она не хотела, чтобы ее слова долетели до женщины. И вдруг поняла, что женщине совершенно все равно. Сердце девочки сжалось от горя: так не должно быть. Ведь эти несчастные, они оба еще живы!

— До того случая я была уверена, что научилась быть равнодушной к смерти. Но мост живых мертвецов снился мне и после войны — я с криком вскакивала на постели. И даже сейчас стараюсь не ходить туда. Но, может, соберусь все-таки на ангела посмотреть. Недавно поставили копию того прежнего, только он теперь светлый и с крестом в руках…

Вход в больницу был свободный. Маму позвал доктор, и Таня дожидалась ее, отогреваясь в теплом коридоре. Там топились печки. В палатах печек не оказалось, поэтому их двери были широко раскрыты. Таня заглянула в одну: больные лежали в шапках. Они выжидательно посмотрели на девочку из-под этих шапок своими огромными глазами.

В палатах было тихо, движение и шум происходили только в коридоре. Пожилая нянечка медленно шагала с грудой одеял. Не справившись, она уронила одно. Таня помогла его поднять. Мимо две санитарки несли носилки с больной женщиной.

— Девочка, раненого вон в той палате надо покормить. У него рук нет. А то остынет, пока я тут, — попросила Таню одна из них. — Справишься?

Таня никого в жизни не кормила, кроме своей куклы. И вдруг такая ответственность. Она осторожно, чтобы не пролить ни капли, черпала суп и подносила ложку к губам безрукого белобрысого парня. Он ел молча, глаза его были полны благодарности. Кормить раненого оказалось не так уж трудно.

— Молодец, справилась! — похвалила ее вернувшаяся санитарка.

Так Таня начала работать. Она ухаживала за больными, приносила, выносила, кормила, убирала, утешала, писала под диктовку письма и даже пела песни и читала стихи. Эх, жалко, что Майки не было рядом, она бы здесь развернулась.

В коридоре стояло пианино. Оно было старое, слегка расстроенное. Таня наигрывала на нем свои школьные пьески. Ее хвалили и простодушно просили исполнить что-нибудь такое, чтобы душа развернулась.

— Да что я… Вот моя мама играет!

Мама в конце концов уступила просьбам больных и докторов. Волнуясь, как перед настоящим концертом, она долго устраивалась у пианино. Пробовала его негромкими аккордами. А может, это она пальцы свои проверяла, не утратили ли они силу и гибкость.

— Вальс «Осенний сон», — наконец объявила мама, распрямляя спину и пододвигая ноги к педалям.

И началось волшебство. Звуки «Осеннего сна» были похожи на вихрь опавших листьев. Золотые листья неслись по коридору, влетали в палаты и кружились там, возвращая людям память о счастливых прогулках, мокрых скамьях и решетках сада, о разговорах, свидетелями которых были лишь мраморные нимфы и богини. «Осенний сон» довел до мурашек и слез даже тех, кто давно разучился плакать.

Мама медленно отняла руки от клавиш. Вокруг стояла тишина. Аплодисменты родились не сразу. После такой музыки требовалась пауза, чтобы каждая душа, вспомнив о земном тяготении, успела приземлиться и сложить свои крылья.

— Спасибо вам большое. Растрогали, честное слово… не на шутку… — старенький доктор поцеловал маме руку.

Вскоре у Тани и мамы не стало нужды каждый день совершать путь по мосту живых мертвецов. Им разрешили ночевать при больнице. Как хорошо это было после стольких дней и ночей в пустой квартире! Тем более, что все в новом месте: больные, санитарки, доктора — уже казались Тане старыми знакомыми и почти родными людьми.