Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они походили друг на друга. Содержательница питейного заведения и ветеран, проведший пятнадцать лет в африканской пустыне.
К нашему столику подошел какой-то унтер.
— Как ты загадочна, — пьяно усмехнулся он и толкнул Дору локтем.
Легионер подскочил и одним ударом сбил его с ног. Пнул в лицо и сел снова.
— Дора, старушка, — ласково зашептал он. — Давай будем взрослыми и не станем устраивать никаких глупостей. Мы с тобой понимаем. Радужные иллюзии не для нас. Твое место здесь, среди шлюх, бродяг и пьяниц, мое — с автоматом на плече в пустыне. Но когда мы станем совсем старыми, усталыми, — спишемся и встретимся. Потом подыщем городок, где можно будет купить бар всего с семью табуретами у стойки.
Дора глубоко вздохнула и любовно посмотрела на него.
— Альфред, у нас никогда не будет бара с семью табуретами. Ты когда-нибудь задохнешься в красном песке, истекая своей грязной кровью, а я умру от белой горячки.
Труде, берлинская девица, подошла к ним и что-то прошептала Доре.
— Пошла к черту! — прорычала Дора. — Видишь же, я занята!
— Да, но это рыжий Бернард.
— Ну и плевать! — выкрикнула Дора, запустив стаканом вслед торопливо удалявшейся Труде.
Легионер поднялся, принес две бутылки и состряпал какую-то смесь. Налил это в пивной стакан Доре.
— Выпей, девочка. У всех у нас война истрепала нервы С какой стати тебе оставаться невредимой?
Завыла сирена воздушной тревоги. К ней присоединились другие.
— Воздушный налет, — сказал один из посетителей. Будто мы не знали.
Несколько человек покинули «Ураган». Похожий на мелкого мошенника чиновник сказал, что хочет дойти домой, пока не прилетели самолеты. Большинство осталось на месте и продолжало пить. Солдаты и штатские. Девицы и дамы.
Дама-шатенка спросила о бомбоубежищах. В туфлях на высоком каблуке и облегающей юбке до колен, в сероватых чулках-паутинках выглядела она недурно. Не походила на заурядную любительницу выпить.
Упали первые бомбы. Целая серия взрывов сотрясла здание. Загремели зенитки. Мы явственно слышали разрывы зенитных снарядов.
— Слышите Томми?[84]— спросил кто-то.
Мы прислушались. Да, их было слышно. Тяжелые бомбардировщики пронзительно пели, кружа над Гамбургом.
— Пошел ты с этими Томми! — выкрикнул ефрейтор со значком за обморожение на груди. — Видели б вы военных летчиков Ивана! Тогда бы поняли кое-что, тыловые герои!
— Ты кого называешь тыловыми героями? — выкрикнул один унтер-офицер и угрожающе поднялся. Вся его грудь была увешана позвякивающими боевыми наградами. Носа у него не было. Отверстие закрывал черная повязка.
— Где нам можно найти бомбоубежище? — крикнула шатенка.
— Здесь, — засмеялся кто-то, хлопнув по пустому табурету у стойки.
Новая порция бомб рухнула на дома и улицы. Матрос с ленточкой за подводную кампанию усмехнулся.
— Держу пари, они сейчас пачкают трусики!
И полез под юбку одной девицы.
Девица обвила рукой его шею и прошептала:
— Не надо, морячок!
Однако не противилась.
Дама, желавшая укрыться в убежище, вышла; за ней последовал нервозный, толстый господин.
Сильный грохот сотряс здание, оно застонало, будто раненое животное. Электрический свет зловеще замигал.
— Вот это была дождевая капелька! — засмеялся матрос-подводник. И перегнул девицу спиной через стойку. Та громко завопила.
Дама с толстым господином вернулись, тяжело дыша. Вытирая ноги о мат, они словно бы извинялись.
— Это ужас. Они бросают бомбы, — взволнованно произнесла дама.
Выглядела она прелестно. Волосы ее растрепались, на щеках от испуга выступили красные пятна. Она явно еще не знакомилась близко со смертью.
— О, неужели бомбы? — язвительно усмехнулась Дора. — Черт, а я думала, они осыпают нас цветами.
Дама села на пустой табурет. Над серыми чулками обнажилась полоска плоти. Она смятенно озиралась. Толстяк, беспокойно пыхтя, сел за столик.
Матрос оттолкнул свою девицу и с важным видом повернулся к даме. С его бескозырки исчезла ленточка. Видимо, ее сорвала девица.
Не говоря ни слова, он повел лапищей вверх по ее ногам. Оскорбленная дама вскрикнула и одернула юбку, закрыв колени. Но она тут же задралась опять, потому что табурет был высоким. Матрос пошатывался. Его карие глаза улыбались.
— Оставь в покое мою жену! — угрожающе произнес полный господин, поднимаясь.
Все мы вытаращились. Его жена! Надо быть не в своем уме, чтобы привести жену в такое заведение.
Матрос не видел его. Он снова подался к даме и прошептал что-то о «постели».
— Оставь мою жену в покое, матрос! — возмущенно выкрикнул толстяк.
— Почему? — спросил тот с любопытством.
— Потому что она моя жена!
— Это твой муж? — недоверчиво спросил матрос, снова подавшись к даме.
— Да, это мой муж. А теперь отстань. Ты мне совершенно не интересен.
— Интерес появится, когда мы познакомимся чуть поближе. Я просто без ума от замужних!
Толстяк схватил матроса за руку.
— Я же сказал тебе, что это моя жена!
— Ну и что? — усмехнулся совершенно пьяный матрос. — Я решил переспать с твоей женой. Можешь уразуметь это, приятель?
И полез ей выше под юбку. Дама принялась яростно колотить его. Он загоготал, отпил большой глоток пива и заорал:
— Ты мне в самый раз по нраву. Нет ничего лучше, чем немного сопротивления, а завтра я ухожу в море на подлодке номер сто восемьдесят девять. Это мой последний рейс!
Еще один взрыв, и с потолка на нас посыпалась мелкими снежинками побелка.
Матрос поднял взгляд. Втянул голову в плечи. И довольно улыбнулся.
— Эта конфетка упала поблизости. Но она не страшна мне. Я скоро уйду в последний рейс. Гадалка предсказала, что я захлебнусь в переднем торпедном отсеке. Подлодка номер сто восемьдесят девять — дрянная посудина. А командир, лейтенант фон Гравиц — кусок дерьма![85]— Взглянул на Легионера. — Эй, ты, чумазый танкист с разбитой рожей, знаешь, что за дерьмо фон Гравиц? Он носит Рыцарский крест на своей гусиной шее как знак благодарности за всех тех, кого потопил в Северной Атлантике.