Марк Захарыч - бывший солист Харьковской консерватории, ныне совладелец ресторана - пел с эстрады репертуар военных лет ("На позиции девушка провожала бойца", "Синенький скромный платочек"), ветераны утирали слезы, американцы наслаждались русской экзотикой, а профессор Сан-Джайст с изумлением взирал, как отставные офицеры советских войск хлещут водку с двенадцати дня (забыл, забыл, дорогуша, нравы Страны победившего социализма).

Да, все, кто мог, привели с собой внуков. Эля не скучала. Первой шла плясать, когда Марк Захарыч играл на скрипочке.

После киевских котлет и карского шашлыка Марк Захарыч сменил пластинку. Зазвучала Алла Пугачева и Таня Буланова. Шлягер "Скажи мне правду, атаман, зачем тебе моя любовь?" заставил старшее поколение отбросить вилки и ножи. Публика бацала диковинный фокстрот.

Естественно, что Дженни, королева бала, была нарасхват. Ее партнеры Матвей Абрамович, Виктор Иванович, Флем, Игорь Соломонович - демонстрировали неувядающий класс.

...Боковым зрением отметила, как Зина проскользнула к Тони и увела его на танец. Что ж, нормально. Правда, слишком к нему прижимается. Ладно, сегодня праздник, все дозволено.

Бессмертное аргентинское танго двадцатых годов. Та-ра-та-та, та-та-та. Дженни вел Стенли, хахаль Кэтти. Вел очень плотно. Та-ра-та-та, та-та-та. Южноамериканский темперамент. Там-та-ра-та-та-та - намекала мелодия. Дженни почувствовала, что Стенли в боевой готовности. Зинка, паскуда, просто прилипла к профессору. Пары сблизились, и Дженни услышала:

Тони:

- У вас довольно редкое для России имя.

Зина:

- Потому что аристократическое. Помните в "Даре" у Набокова: "Ты полуженщина, ты полумнемозина, полумерцанье в имени твоем". И в этих стихах спрятано имя героини. Полумнемозина, полумерцанье - Зина Мерц! А еще...

Там, та-ра-та-та, та-та, та! - зарыдали струнные бурных двадцатых годов, заглушив еще одно литературоведческое откровение Зины. Стенли буквально оторвал Дженни от пола, прогнулся, выставил ногу и прокрутил Дженни так, что...

- Совесть надо иметь, Стенли, - сказала Дженни, обретя равновесие. Отпихнула партнера и скрылась в женской комнате.

"С такой рожей только пугать детей, - думала Дженни, глядя на себя в зеркало. - Сдохнуть можно! Зинка, блядища, чье литературное образование остановилось на "Приключении Буратино", козыряет Набоковым!"

Было огромное желание тут же разоблачить мерзавку, спросив во всеуслышание: "Зинуля, где происходит действие "Дара"? В Америке?" Однако пикантность ситуации заключалась в том, что когда-то в интимной беседе Дженни призналась подружке в постыдном проколе времен своей юности. Рижский поэт, волочившийся за Дженни, процитировал ей эти строчки. Дженни тогда еще Набокова не читала, в Союзе его книги были большой редкостью. Дженни легкомысленно повторила понравившуюся цитату ленинградскому художнику, а тот, не моргнув, осведомился: "Это при их первой встрече в Нью-Йорке?" Дженни поплыла...

Какая память у холеры! И ведь знает, что ничем не рискует, что я не буду выводить ее на чистую воду. Но раз Зинка применила такую домашнюю заготовку, значит, намерения серьезные. Грабеж среди бела дня! Вот и доверяй подружкам...

Дженни решила не портить торжества, не устраивать сцены. А вечером предупредить Тони: отобью все твои мужские причиндалы, если когда-нибудь увижу тебя в Зинкином обществе!

Повесила на лицо улыбку, поправила, чтобы не качалась, и вышла в ресторанную залу.

А потом гости окружили раскрасневшуюся Элю и хором исполнили: "Хэппи берсдей ту ю".

Эля была очень довольна. Праздник удался на славу.

* * *

Делая очередное "сальто-мортале" по городу, Дженни увидела на траверзе пиццерию "Неаполитано", где они с Тони пили кофе, когда она заехала днем к нему в библиотеку. По идее, Тони должен сидеть в читальном зале. Пиццерия, если пешком, достаточно далеко. Впрочем, для Тони это не расстояние.

Повинуясь внезапно проснувшемуся охотничьему инстинкту, Дженни заложила крутой вираж (прибавив пару пациентов кардиологам) и спикировала на свободное место перед "Неаполитано". Опустила квотер в счетчик, хотя задерживаться в мафиозном заведении не собиралась.

Застукала. Беглого взгляда хватило, чтоб определить: на воркующих голубков не похожи. Однако вопрос принципа, уговор дороже денег.

Протянула профессору ключи.

- Тони, в машину!

- Мне надо расплатиться.

- Я расплачусь.

Крайне невежливо. Пусть. А теперь посмотрим в глаза подколодной, послушаем, что она наплетет. Подружка называется. Назначает тайные свидания.

Они просидели молча несколько минут, и Дженни поняла, что Зинке ее громы и молнии - как слону дробинка. Было ясно, что профессор ей дал от ворот поворот и отныне ей все равно, семь бед - один ответ. Дженни даже пожалела подружку. Зачем подставилась и порвала отношения с Дженни? Глупо. Все-таки их столько связывало...

- Обидно, - сказала Зина, поднимая сухие глаза, - обидно за Сан-Джайста. Ты его бросишь, Дженни. Уж я-то тебя знаю лучше, чем кто-нибудь. Ты его бросишь. И тогда я ему не завидую.

И вышла на улицу, не обернувшись.

* * *

Без всяких разговоров профессора отправила наверх, в кабинет. В бессрочную ссылку. "Ужинаешь сам и будь добр помыть за собой посуду". Слава богу, бессонницей не страдала. Засыпая, подумала: "Если поскребется в дверь, набью морду!"

Утром на столе ни крошки, кухня в идеальном порядке. Профессор приветлив. Поехал с ними, сошел, как обычно, на Голливуд-бульваре, поцеловал Элю, потопал в библиотеку.

На третью ночь Дженни ждала. Не скребся. И вообще вел себя так, будто не он, а она в чем-то провинилась.

В пятницу предупредил, что домой его привезут поздно. Кто? Возможность встречи с аристократической Зинаидой Дженни исключала.

Сквозь сон услышала, как хлопнула входная дверь. Полежала полчаса. Облачилась в халат. В общем-то наказание несоразмерно проступку. Небось плачет и рыдает. Если начнет подлизываться... Посмотрим.

"Сидит милый на крыльце с выраженьем на лице". Милый явно много выпил, что не мешало ему и закусывать. А главное, выражение на лице говорило: Тони погрузился в какие-то свои проблемы, он сейчас далеко-далеко, где кочуют туманы, где нет места ни ей, ни тем более другим бабам. Он ответил ей вымученной улыбкой, Дженни махнула ему ручкой. Бай! И тихо закрыла за собой дверь в спальню.

* * *

Опыт подсказывал, что нельзя такую ситуацию пускать на самотек. Самолюбие на самолюбие, камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин Владимир Ильич. И не успеют оглянуться, как между ними вырастет Берлинская стена отчуждения, которую потом и отбойным молотком не пробьешь. Пора было выяснять отношения. Ладно, не будем гордыми, возьмем инициативу на себя. В конце концов, или у них любовь, или пусть сматывается к своим проблемам, к Зинке, к ядрене фене. Ее дом - не общежитие.