После небольшой паузы в дверь опять тихонько постучали, но Тюрин уже почти ничего не слышал. Он медленно и очень аккуратно сполз на пол, прислонился головой к стене, да так и забылся.

2

Очнулся Тюрин с колющей болью в сердце в кромешной темноте. От неудобного сиденья у него затекли ноги, присохшая к телу одежда не просто стесняла движенье, она словно смирительная рубашка спеленала и обездвижила его. Немного погодя Тюрин вспомнил то, что увидел в квартире Николая, но не мог понять, где он находится.

Довольно долго Тюрин разминал затекшие руки и ноги, осторожно изучал пространство вокруг себя и все это время упорно искал доказательства того, что он в плену у убийцы. Он даже не пытался включить свет, поскольку был уверен, что находится в ванной у Николая, а выключатель — по ту сторону двери. Это его убеждение крепло с каждой секундой, и вскоре ему уже стало казаться, будто он слышит крадущиеся шаги злодея. Из последних сил, холодея от ужаса, Тюрин на четвереньках пополз вдоль стены, но очень быстро ткнулся головой во что-то мягкое. Едва не потеряв сознание от страха, он по стене поднялся на ноги и ошалело ставился перед собой. Впереди, метрах в пяти он увидел самое обыкновенное окно, а за ним на безоблачном черном небе нервно подрагивали мелкие светящиеся точки.

«Звезды», — подумал Тюрин. Это открытие не принесло ему никакого облегчения, хотя он и почувствовал себя немного более свободным.

Такая свобода была ему совершенно не нужна. Тюрину достаточно было представить лицо Николая или его согнутую над ванной широкую спину, чтобы и без того слабая надежда на спасение лопнула, как мыльный пузырь.

Глядя в окно, Тюрин испытывал невыносимую муку, один на один оказавшись со страшным злом, которое, как гигантский водоворот, неумолимо засасывало его в свою ненасытную глотку. Единственным спасением от этой напасти была твердость и уверенность в собственных силах, но этого у Тюрина не было никогда. Прожив свою жизнь тихо, без катаклизмов, он был убежден, что так же спокойно уйдет в положенный срок. Собственно, сама смерть как физический факт его не страшила. Больше всего Тюрин боялся последних минут жизни. В мыслях он не раз пытался представить себе это печальное событие и иногда, увлекшись собственными фантазиями, вдруг пускал слезу умиления или жалости. По его мнению, это должно было произойти холодным осенним вечером, в его квартире, на стареньком диване, который давно уже имел посередине вмятину, соответствующую росту, комплектации и любимой позе Тюрина. Он не без удовольствия воображал, как в его незапертую квартиру входят родственники, которых он совсем не помнил, а потому и не наделял никакими конкретными чертами. За спинами представителей двух родительских фамилий Тюрин обычно помещал сослуживцев. Эти имели свои собственные лица, скорбные и заплаканные. А уже за ними, в черных ажурных платках, толпились соседские женщины.

Подолгу развлекаться подобными фантазиями было немного больно, но боль эта была какой-то щемяще-сладкой, похожей на последний всхлип после утомительных рыданий, и не имела ничего общего с тем безумным ужасом, который Тюрин испытывал сейчас, в темном помещении. Неожиданно где-то рядом раздался тихий стук. Тюрин вздрогнул всем телом и тут же вспомнил, чем закончился его поход к Николаю. Он вспомнил, как бегом вернулся домой, как закрылся, как увидел в замочной скважине черный матовый зрачок, а затем потерял сознание. Тюрин наконец сообразил, что не покидал своего дома, и этому сразу нашлось десяток подтверждений: пальто на вешалке, в которое он ткнулся головой, и его прихожая с видом кухонного окна. Догадайся Тюрин сразу, где находится, он может успел бы собраться с мыслями, отдохнуть от всего этого ужаса и, может, принять нужное решение, но сейчас он почувствовал лишь еще большую усталость и безысходность. Как приговоренный, на ватных ногах он добрался до входной двери и налег на нее всем телом. По ту сторону кто-то еще раз мягко постучал, затем вкрадчиво поскребся, и Тюрин услышал гипнотический шепот:

— Открой, Макарыч. Не бойся, открой. Поговорить надо.

— Нет, — одними губами пролепетал Тюрин, а Николай, словно почувствовав этот выдох, зашептал громче:

— Макарыч, ошибочка вышла. Открой, я тебе все объясню. Да не бойся ты, свои же люди.

Это напоминание о том, что убийца не какое-то абстрактное чудовище, а знакомый человек, ближайший сосед, с которым можно договориться, придало Тюрину сил. Он припал губами к щели и громко зашептал:

— Я не открою, Коля. Ну чего тебе от меня надо?! Я старый человек, живу, никого не трогаю. Иди спать, Коля.

— Открой, Макарыч, — настойчиво умолял Николай. — Я хочу тебе объяснить. Ты ничего не понял. Можешь глупостей наделать. Давай поговорим, и я от тебя отстану.

Этот почти задушевный разговор расслабил Тюрина, и он тихо-тихо заплакал от облегчения. Жуткая смерть, занесшая было над ним свой безобразный окровавленный инструмент, отступила, пространство вокруг потеплело, а дверь вновь обрела часть той прочности, которой она совсем еще недавно обладала в полной мере. Вслед за этим Тюрин как-то разом ощутил все свое тело, измученное и обессиленное безвольным ожиданием большого мясного ножа. С этим облегчением Тюрин почувствовал благодарность к Николаю за его человеческий облик и просительный шепот. Словно река после паводка, его воображение постепенно входило в свое обычное русло. Люди снова сделались людьми, жизнь — жизнью, а подсмотренный в квартире у Николая кошмар начал приобретать другой смысл. Память выталкивала его прочь, разум — ворочал, словно кубик Рубика, пытаясь поставить все на свои места. Ну, а что не вставало, объявлялось бредом, ошибкой, чудовищным фокусом.

Тюрин с надеждой прислушивался к этим мыслям, охотно поддакивал им, и неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не Николай. Устав ждать, он еще раз негромко постучал и уже не прошептал, а прошипел:

— Ладно, Макарыч. Смотри. Не дай бог до утра чего-нибудь наделаешь — кореша в лапшу изрубят.

Последняя фраза Николая оглушила Тюрина. Он не поверил своим ушам и в наступившей вслед за этим тишине шепотом переспросил:

— Что? Что ты сказал, Коля? — Так и не дождавшись ответа, Тюрин принялся звать своего мучителя. Он встал на колени и, вывернув голову, приложился губами к замочной скважине:

— Коля! Коля! — шептал Тюрин. — Ты же умный человек, Коля. Молодой, красивый парень. Зачем тебе это надо, Коля? Я же понимаю, это недоразумение. Несчастный случай. Неужели ты думаешь, что я тебя выдам? Да провалиться мне на этом месте! Что же, я враг себе, Коля? Тюрин долго и страстно выговаривал эти бесполезные заклинания, пока, наконец, не понял, что за дверью давно никого нет. Тогда он неуклюже выругался матом, тяжело поднялся с колен и, шатаясь, прошел в свою комнату.

В комнате Тюрин, наконец, позволил себе включить свет. То, что он увидел, не представляло собой ничего особенного. Это была его комната, в которой стояла его же мебель, но если несколько часов назад все находящееся здесь имущество объединяла одна единственная и естественная цель — служить хозяину, то сейчас Тюрин увидел нечто иное: в одночасье постаревшие вещи стояли на своих местах словно набычившись, с напряженными фасадами. Между ними больше не было ничего общего. Исчезло главное — полюбовный союз стен и вещей, который и давал ощущение живого дома. Стулья сторонились стола, диван отвратительно съежился, как будто ему ненавистно было соседство платяного шкафа, изъеденного жучком, старый комод сделался ниже, а глубокие тени лишь подчеркивали отчуждение между этими предметами. Пораженный этим зрелищем, Тюрин ощутил глубочайшую тоску, словно его предал единственный человек, которому он безраздельно доверял. Растерянно взирая на свое имущество, Тюрин искал в нем хотя бы намек на прежние отношения. От этих вещей, среди которых он прожил большую часть жизни, от своего жилища, который они представляли, он ждал сострадания и помощи. Только здесь он мог рассчитывать на настоящее понимание, но дом распадался на отдельные предметы, на безучастное, мертвое барахло, на котором можно было лишь спать, есть и не более того.