Одинаковое имя у разных людей – еще один популярный повод для перспективистского юмора в Авиле и некоторых других общинах руна. Поскольку меня зовут так же, как одного мужчину в Авиле, люди постоянно шутили, что его жена замужем за мной[73]. Его старшая сестра шутливо обращалась ко мне тури (брат сестры), а я в ответ называл ее пани (сестра брата). Женщина, носящая то же второе имя, что и моя сестра, называла меня братом, а та, у которой было имя моей матери, называла меня сыном. Во всех этих случаях общие имена позволяли нам иметь общую перспективу и установить нежные отношения, несмотря на разницу наших миров.

Без сомнения, перспективизм – это обусловленная историей эстетическая ориентация, которую, при всем уважении к Вивейрушу де Кастру, мы можем в этом смысле описать как «культурную». Однако это еще и обусловленный экологией усиливающий эффект, следующий из необходимости понять семиотические самости, одновременно осознавая их непрерывность и различия. Перспективизм – это ответ на трудности, возникающие при попытке проникнуть в экологию самостей, чьи реляционные сети простираются далеко за пределы человека. Он появляется во время повседневного взаимодействия с лесными существами.

Чтобы понять различные самости, населяющие лес, жители Авилы пытаются встать на их точку зрения и представить, как взаимодействуют различные перспективы. Один мужчина с большим удовольствием объяснил мне, как гигантский муравьед встает в позицию муравьев, чтобы обмануть их: когда муравьед просовывает язык в муравейник, насекомые принимают его за ветку и, ничего не подозревая, взбираются по нему. В своих взаимодействиях с животными руна во многом пытаются подражать муравьеду. Они стараются воспринять перспективу другого организма как часть большего целого. Именно эту стратегию они задействуют при создании пугала и в определенных техниках ловли рыбы. Отец Вентуры красил руки в темно-фиолетовый цвет раздавленными плодами шангу (дальний родственник имбиря)[74], чтобы панцирный сом[75] не заметил, как он пытается достать его из-под скал и валунов в реке.

Понимание того, как муравьед добывает муравьев, как сделать чучело, которое бы отпугивало длиннохвостых попугаев, или как рыбачить на панцирного сома, не привлекая к себе внимания, – все эти экологические задачи требуют внимательного отношения к точке зрения, присущей другим организмам. Эта внимательность вырастает из того факта, что муравьи, длиннохвостые попугаи, панцирный сом и, по сути, все прочие формы жизни, образующие тропический лес, представляют собой самости. Они во всех отношениях являются продуктом собственной репрезентации и интерпретации окружающего мира, а также того, как другие обители этого мира репрезентируют их. Вкратце, это самости, имеющие точку зрения. Именно это одушевляет их, и эта одушевленность заколдовывает мир.

ОЩУЩЕНИЕ МЫШЛЕНИЯ

Жителям Авилы доставляет большое удовольствие найти точку зрения, заключающую в себе различные перспективы. Этот аспект перспективистской эстетики изящно передает еще один бытующий в Авиле миф. Повествование начинается с того, как главный герой чинит крышу своего дома. Когда к нему приблизился ягуар-людоед, герой крикнул ему: «Зять, помоги-ка мне найти дырки в тростниковой крыше. Для этого нужно тыкать в них палкой». Находясь внутри дома, заметить протечки в крыше довольно легко благодаря проникающему через них солнечному свету. Однако, поскольку крыша очень высокая, изнутри залатать дыры невозможно. Человек на крыше легко заделает эти дыры, но увидеть их он не может. Поэтому при починке крыши человек просит кого-то внутри просовывать через дыры палку. Внутренняя и внешняя перспективы особым образом объединяются: то, что можно было увидеть только изнутри, неожиданно становится заметным человеку извне, который, видя эти две перспективы частью чего-то большего, может что-то сделать. Поскольку герой обращается к ягуару как к зятю и видит его таковым, ягуар чувствует себя обязанным выполнить возложенные на него функции. Как только зверь заходит внутрь, герой захлопывает дверь, и строение мгновенно превращается в каменную клетку – ягуар попал в ловушку.

Перспективистская позиция – не просто практичный инструмент (как палка, объединяющая вид внутри и снаружи дома). Она позволяет задержаться в том пространстве, где, подобно шаману, можно одновременно воспринимать обе точки зрения, а также их связь с чем-то большим, что, подобно пружинистому захлопыванию ловушки, внезапно охватывает их. Внимание жителей Авилы к таким моментам осознания – характерный признак амазонского мультиприродного перспективизма. Это упускается из виду, когда мультиприродный перспективизм рассматривают как более общую аналитику, лишенную своего шаманского элемента (см., например, Latour, 2004).

Я полагаю, что мифическое происшествие перспективистского характера, в котором герой воспринимает две различные точки зрения, находясь в позиции, объединяющей обе перспективы, передает и позволяет распробовать и познать нечто о «самой жизни». Это происшествие передает определенные аспекты мыслительной логики леса, а также ощущение ясного понимания этой живой логики в моменты ее возникновения. Одним словом, оно передает ощущения от мышления.

Опыт, позволяющий смотреть на вещи как с внутренней, так и с внешней позиции с опорой на нечто большее, заключающее в себе обе точки зрения, отсылает к рассуждению Пирса о том, как научиться двигать обеими руками одновременно и в противоположном направлении, чтобы те описывали в воздухе параллельные круги: «Чтобы научиться это делать, необходимо сначала проследить за разными действиями в разных элементах движения, и тогда вдруг всплывет общая концепция действия и проделать его станет очень легко» (Peirce, 1992c: 328).

Схожим образом миф о попавшем в ловушку ягуаре передает то ощущение, когда самость «неожиданно» замечает, что различные перспективы дополняют более общее целое, которое объединяет их. Это ощущение напоминает то, что Бейтсон (2002) называет «двойным описанием», которое он считает основой жизни и разума. Размышляя о двойном описании, я опираюсь на упрощенный мной анализ этого понятия, предложенный Хуэй, Кэшмен и Диконом (2008). Бейтсон иллюстрирует понятие двойного описания посредством бинокулярного зрения. Распознавая сходства и систематически сравнивая различия между тем, что видит каждый глаз, мозг производит «двойное описание» и таким образом интерпретирует каждый входной сигнал как часть чего-то более всеобъемлющего на высшем логическом уровне. Возникает нечто новое: восприятие глубины (Bateson, 2002: 64–65).

Бейтсон задается вопросом: «Какой паттерн связывает краба с омаром, орхидею с первоцветом, и всех их со мной, меня с вами, и всех нас вместе – с амебой, с одной стороны, и с хроническим шизофреником – с другой?» (2002: 7). Он дает следующий ответ: двойное описание действует в порождающей форму динамике, которая обусловливает характеристики этих сущностей и связь между ними. В ходе эволюции образование у «протокраба» набора довольно похожих конечностей сделало возможным адаптивную дифференциацию между ними (некоторые, например, развились в клешни и т. д.), что позволило организму в целом лучше «приспособиться» к своему окружению или репрезентировать его. Подобно тому как глубина возникает, когда мозг сравнивает дифференцированное повторение зрительной перспективы, краб как организм, чья форма в целом соответствует определенной нише (позволяя ему, например, ходить боком по морскому дну), возникает в ходе эволюции как воплощенная интерпретация повторения растущего различия между конечностями. Оба примера включают двойное описание.