Назад вернулись с неуспехом. Святослав потребовал настоящего истца – Плетину, ведь это его сына убили и у него из дома увели невестку. На вопрос же, почему сват не приехал сам с этой жалобой, Воюн ответить не мог. Хотя думал: тот ведь не способен был одновременно ехать в посольском обозе и грабить его, напав из засады. За минувшие дни Воюн, имея довольно времени, чтобы успокоиться и все обдумать, уверился в своих подозрениях.

– У нас есть один видок, – сказала Эльга, когда Мистина пересказал ей разговор у Святослава.

– Сама эта дева?

– Ну да. Она там была, и ведь речь идет об убийстве. Можно поискать ее сородичей – Болва увез из Драговижа с два десятка отроков и девиц. Сейчас зима, обозы не уходили, наверняка вся проданная челядь еще у жидинов сидит.

– Они теперь холопы…

– Да, но речь об убийстве. В таких делах принимают свидетельства и рабов, и женщин, если нет свободных и мужчин.

– Так-то оно так… – Мистина встал и прошелся по избе, вертя в руках маленький греческий кубок синего стекла, – но я усомнился, что полный разбор дела нам принесет пользу. Глаз не поставлю, но я почти уверен: на Острогляда напал отец ее убитого мужа. И старинушка, похоже, об этом знает. Я мог бы на него нажать, но пока не уверен, что мне стоит об этом знать, – Мистина улыбнулся. – В таких скользких делах свои догадки куда безопаснее знания.

– Я попробую сама поговорить со Святшей, – сказала Эльга чуть погодя. – Я ничего об этом нападении не ведаю и не могу догадываться, зато знаю кое-что другое. Я хочу быть госпожой великой державы, способной на великие дела. Ради этого мой стрый Олег дошел до Царьграда. Но из этого ничего не выйдет, если каждый год творить насилия в своих же собственных землях.

– А твой сын хочет прославиться как великий воин и попасть в предания. Милосердие ему только во вред.

– Если он будет каждый год ходить с войском за одной и той же данью, то протопчется на месте всю жизнь. Ведь эти же люди – бужане, лучане, волыняне – либо дадут воев для заморских походов, либо оттянут на себя и те силы, какие у нас уже есть. Две куны с дыма дорогу в предания не проложат. Может быть, мне удастся его в этом убедить.

На другой день Эльга сама отправилась на Щекавицу – навестить свою невестку, молодую княгиню Горяну Олеговну. Минувшим летом та родила своего первенца, названного Олегом в честь Вещего: и отец его, и мать по разным ветвям происходили от создателя Русской державы. После родов молодая княгиня долго болела и сейчас еще не была вполне здорова. За полтора года ей так и не удалось пережить позор своего насильственного брака. Она нигде не показывалась, кроме церкви Ильи на Ручье, мало кто в Киеве помнил, что у них есть молодая княгиня – законная Святославова жена. Эльга, отчасти чувствуя вину, что не сумела помешать насилию над собственной же родней, старалась быть к ней как можно ласковее, тем более что Горяна была ей «своя по вере», а значит, по учению апостола Павла, должна первой получать заботу и любовь.

Горяна жила в старой «Малфридиной избе» – так это строение называли даже те, кто самой Мальфрид, старшей сестры Ингвара, в Киеве не застал. Приходя туда, Эльга охотно нянчила дитятю – сейчас это был единственный ее внук, единственная надежда Олегова рода, что росла у нее на глазах. В нем, как в почке, скрывалось будущее дерево, которое Эльга надеялась вырастить, ради которого принимала все труды и тревоги своей жизни.

– Как здоровье твое? – приветливо расспрашивала Эльгу невестку.

– Сейчас лучше, только слабость, – тихо отвечала та.

Молодая женщина не отличалась красотой, имея слишком острые, неправильные черты лица, неровно сидящие, хотя и белые зубы. Белый шелковый убрус подчеркивал смуглость лица – по матери Горяна имела четверть болгарской крови. Однако Эльга помнила, какой цветущей, пылкой, уверенной была она в девушках – пока верила, что рука Господня поведет ее к чести и славе. Она мечтала о подвижничестве, о проповеди, даже о мученичестве. И вот Господь послал ей испытания, но где же помощь? Проповедовать она могла только своей челяди, а та, боясь Гнева князя, на крещение не отваживалась. Проповедь же самому Святославу приводила только к лишним ссорам. Тот давно уже тяготился второй женой, жаждал вернуть Прияну, так и сидевшую с его первенцем в Свинческе, но пока не решался отослать правнучку Вещего обратно к отцу. И Горяна знала об этом, но принимала как еще одно испытание. Гордилась последним, что ей оставалось – стойкостью в принятии божьей воли.

Надеясь расшевелить ее хоть немного, Эльга рассказывала Горяне об исканиях Воюна, когда, прослышав о приезде старшей княгини, в избу вошел Святослав. При его появлении Горяна встала и чинно поклонилась. Святослав кивнул ей в ответ, коротко спросил, здорово ли дитя, подошел поцеловать Эльгу. Встречаясь с матерью у себя дома, он всегда был ласковее и приветливее, чем у нее на Святой горе.

Но у матери он хотел спросить не только о здоровье.

– Что, старик тот укромовский не уехал еще? – Святослав уселся напротив Эльги, державшей на руках младенца.

– Не знаю, – улыбнулась Эльга, желая сперва выяснить цель вопроса.

– Сфеня меня потом надоумил: надо бы его потрясти про тех лиходеев. Если его сваты в разбой подались, то не может он совсем ничего об этом не знать! Я Иворовича видел, он рассказал: укромовские были в Плеснеске с нашими в те же дни и с них хотели ответа спросить. Ну да шиш им вышел. Я сам теперь с них спрошу. Все концы сходятся.

– Тут есть еще одно дело, – Эльга попыталась отвлечь его мысли от Воюна, – ты ведь не знаешь, что эту деву уведенную сам Етон в жены просит.

– Что-о? – Святослав даже развеселился. – Ерш твою в киль! С чего бы это?

– Он, оказывается, еще при рождении ее, пока сам был стариком, перстень ей подарил и обещал приехать, как она в годы войдет. Да ее раньше, что ли, отдали замуж, его не дождались…

– А старинушка голову сложил! – усмехнулся Святослав, своей рукой и уложивший Етона.

– Но теперь это очень удачно выходит.

Эльга кивком подозвала Малушу и отдала ей ребенка, чтобы свободнее говорить. Отправляясь к Горяне, она всегда брала с собой младшую ключницу: мать Малуши, Предслава, была старшей сводной сестрой Горяны, и Эльга не хотела упреков, что не дает им видеться. Малуша, хоть и не чувствовала к Горяне особой любви – в детстве они не знали друг друга, а сейчас Горяна была слишком сосредоточена на собственных несчастьях, – на Щекавицу ездила охотно. Сегодня она собиралась особенно тщательно: перечесала косу, надела очелье с серебром и собственные низки из разноцветных стеклянных бусин «с глазками». Проезжая по городу впереди княгини, за седлом у Хотигостя, Малуша в крашеном варяжском платье и желтом кожухе на белке выглядела не хуже любой дочери боярской. Святослав поздоровался с ней только взглядом – даже не кивнул, и то ради их дальнего родства. Однако она, приняв младенца и встав с ним поодаль, тайком разглядывала лицо Святослава и пыталась угадать: помнит ли он тот случай во время драки?