Более того, если вы и встретитесь с монотеистическими обитателями дождевых лесов, они вряд ли будут верить, что их бог или богиня сует свой нос в людские дела – управляет погодой, насылает болезни и т. п. И это тоже логично. Дождевые леса олицетворяют баланс как в экологическом, так и в культурном смысле. Если от вашего копья увернулся лесной кабан, вокруг полно растений, которые можно собрать. Если какая-то зараза выкосила один тип растений, есть множество других. В пустыне же налет саранчи или высохший оазис может обречь на смерть, и мир, полный таких непредсказуемых катастроф, располагает к легендарному фатализму пустынных культур, взращивает веру в Бога-интервента со своими причудами и планами.

Другое крупное различие всплывает в работе Мелвина Эмбера. Пустынные общества, члены которых уходят очень далеко, чтобы пасти коз и верблюдов, – классический инкубатор для воинского сословия. А с ним обычно приходят все атрибуты милитаристского общества: военные трофеи как средства достижения статуса, смерть в бою как гарантия славного посмертия, иерархическая организация, централизованная власть, расслоение общества, рабовладение. Модель мира, в которой всемогущий Бог властвует над горсткой мелких божеств, находит естественное отражение в жесткой земной иерархии.

Работа Текстора указывает и на другие корреляты жизни в пустыне по сравнению с дождевыми лесами. Если вы женщина, вам лучше держаться подальше от ребят из пустыни. Покупка жен и браки по договоренности намного реже встречается в культурах дождевых лесов. Более того, в подобных культурах намного чаще встречается матрилокальные семьи: женщины-родственницы живут вместе всю жизнь и образуют ядро общества, их не отсылают туда, где выше спрос на невест. В пустынных культурах на женщинах обычно лежит тяжелое бремя постройки жилищ и поиска воды и дров, пока мужчины размышляют о своих величавых стадах и задумывают новые набеги. В дождевых же лесах тяжелую работу в основном делают мужчины. А кроме того, в этих культурах маловероятны представления о неполноценности женщин: вряд ли вы увидите там мужчин, возносящих молитву в благодарность, что не родились женщинами (как по крайней мере в одной религии, происходящей из пустыни). И наконец, пустынные культуры учат детей стесняться наготы в более раннем возрасте и более сурово ограничивают добрачный секс.

В какую культуру вы бы предпочли обратиться? Когда дело касается веры, для меня, атеиста, хрен редьки не слаще. Во что я не верю – так это в бога типа старика с большой седой бородой на троне, но в атеистическом отношении к кучке лесных божков есть определенная прелесть в духе 1960-х и танцев с волками. Что до других культурных факторов, то вопросов не возникает. Милитаризм, расслоение, дурное обращение с женщинами, ханжество в воспитании детей и вопросах сексуальности – культуры пустыни смотрятся не слишком привлекательно. И тем не менее на нашей планете господствуют культурные наследники обитателей пустыни. В ходе истории пустынные жители, выйдя с Ближнего Востока, сформировали значительную долю евразийских культур. Эти культуры, в свою очередь, провели последние пятьсот лет, покоряя коренное население Америк, Африки и Австралии. В результате мы имеем иудеохристианский/мусульманский мир, а не мбути-карибский/тробианский.

Выходит, теперь христиане, иудеи и мусульмане живут среди пшеничных полей Канзаса, альпийских кантонов и малайзийских дождевых лесов. Образ мышления пустыни и его культурная нагрузка оказались необычайно устойчивыми в ходе их насаждения при завоеваниях и распространения в новых, непохожих средах по всей планете. Конечно, не так много народу до сих пор кочует со стадами овец, подгоняя их библейскими посохами. Но признаки пустынных культур сохраняются в мире, ими взращенном, века, даже тысячелетия спустя после их появления. Наши разбросанные повсюду враги, Талибан, и наши давние добрые друзья, саудовцы, создали общества столь репрессивные, что дух захватывает. Недавно в Иерусалиме ревностные иудеи-ортодоксы схлестнулись с полицией в попытках закрыть дороги по субботам – навязать всему остальному обществу свою, строгую версию веры. Меня, американского педагога, которому по сердцу эволюция, поистине устрашают правые христиане, которые много где в этой стране указывают, какие факты и истины могут звучать в школах. Единственный способ мыслить, действовать, быть. Крестовые походы и джихады, фетва и инквизиция, вечные муки и геенна огненная.

К сожалению, большинство данных указывает, что образ мышления обитателей дождевых лесов – более тепличный и плохо переносит пересадку. Мы уничтожили бесчисленное множество деревьев для подсечно-огневого земледелия, заготовок леса на продажу, под пастбища для скота. В эту эпоху вымерло невиданное количество не только биологических видов, но и языков и культур: потомки жителей лесов вынуждены равняться на самый низкий уровень мировой пустынной культуры. Демограф Уильям Сазерленд из Университета Восточной Англии показал, что там, где на Земле наибольшее биологическое разнообразие, там больше и разнообразия лингвистического, а там, где биоразнообразие находится под угрозой вымирания, там и языки и культуры вымирают быстрее. Так культуры дождевых лесов с хрупким плюрализмом, рожденным в роскоши изобильного мира, растворяются в сточных водах трущоб Рио, Лагоса и Джакарты.

Что мы можем понять из этих корреляций между средой и культурными практиками и убеждениями? Посмотрите на людей как на приматов (они и есть приматы) – и все становится на свои места. Откройте два новых вида обезьян, которых никто раньше не видел. Мы ничего не будем знать о них, кроме того, что одни живут на деревьях в амазонских лесах, а другие бродят в безводных кустарниках Намибии, и любой настоящий приматолог сможет довольно точно предсказать различия в половой жизни и биологии размножения этих двух видов, кто более агрессивен и защищает территорию и т. п. В этом плане экология влияет на нас точно так же, как на любой другой биологический вид.

Но нас отличают две вещи. Во-первых, у нас больше исключений из правил и они ярче, чем у других приматов. В конце концов, тот же самый старый гнусный иудео-христианский/мусульманский мир, по поводу которого я нудил, породил квакеров и суфиев. Ни один павиан в располагающих к всеядности условиях саванны не станет вегетарианцем из моральных соображений.

Второе, что отличает человеческую культуру, – мы говорим не просто об экологическом влиянии на форму наконечников стрел или на то, до или после танца с черепом гиены вы будете потрясать погремушками для какого-нибудь ритуала в вашей культуре. На кону главные, определяющие вопросы. Есть ли бог или боги и есть ли им дело до вашего существования? Что будет, когда вы умрете, и как ваши действия в жизни влияют на посмертие? Надо ли стыдиться своего тела и греховно ли оно изначально? Благожелателен ли мир по своей сущности?

На этом моменте чтения книги для вас должно быть очевидно, что, если вы хотите понять, как люди находят ответы на эти глубоко личные вопросы, придется подпустить с черного хода немножко биологии. Например, мы невероятно много знаем о генетике, нейрохимии и эндокринологии депрессии: как те или иные факторы влияют на восприятие жизни – по принципу стакан наполовину полон или наполовину пуст. И мы даже начинаем что-то понимать о биологии религиозной веры – некоторые неврологические повреждения вызывают религиозную одержимость, некоторые нейропсихиатрические расстройства связаны с «метамагическим» мышлением, некоторые зоны мозга регулируют, насколько тесная причинно-следственная связь нужна организму, чтобы возникло убеждение, – что могло бы позволить разобраться в этом странном явлении, которое мы называем верой.