- Моя мама, - говорила ему Ируська, - против наших отношений. Извини. Не звони мне больше.

Но он звонил, разговаривал, о чем-то просил, а ночами нередко плакал, пил водку и плакал. Страшная рана обыкновенного предательства окрасила его жизнь в черные беспросветные тона. В мире не оказалось ни единого человека, кому он был бы необходим. Валяющийся на свалке мусор. Алкоголь позволяет таким людям забыться и не страдать. Хоть несколько часов спокойного сна. Раз в месяц он привозил из дома письма от какой-то прорицательницы, намекавшей ему на скорое счастье. Чтобы получить новое предсказание, он бежал на почту и переводил на ее счет пятьсот рублей. Там все повторялось, но другими словами. Индустрия писем. Все эти дельцы знают, кого можно развести добрым словом и вниманием. Одиночество будет хвататься за любой оазис, который рисует ваш тоскующий мозг, за любую тростинку, даже если она протянута кем-то не для помощи вам, а для своих выгод. Лохотрон человеческих душ, ибо ваша вера – это чей-то бизнес. Белочка по несколько раз перечитывал драгоценные строки последней надежды и выискивал на печатных листах то, чего не давала ему судьба, выискивал источники любви; его доверчивость не знала границ, за что он и получал пощечину за пощечиной, но каждая мечта давала ему желание жить. В один из вечеров я решил, что смогу сегодня найти свою мечту на площади трех вокзалов. Трамвай № 7, и через 15 минут я прибываю на место. Кашель. В переходе натыкаюсь на кровохаркивающего бомжа. Изнеможенный затихнувшим приступом, он еле стоит на ногах. На плитке пола знакомая красная гуща. Здесь, на самом дне, я искренне надеялся встретить далеко не сексуальную партнершу, я жаждал родственную душу, такую же запутавшуюся, как и моя. Очень необходимо было ощутить себя нужным, чтобы быть им. Морзит. Немного волнительно. Еще сомневаюсь. Второй раз пересекаю пятачок, набитый мамочками и проститутками. И второй раз вижу ее глаза, пристально посмотревшие на меня. Так на меня давно никто не глядел. В этих глазах была любовь, нежность и доброта. Я был больным туберкулезником, и мне не хватало как раз именно этого. Пусть даже от вокзальной шлюхи, для которой у меня было заготовлена не только тысяча рублей, но и кусочек своего тепла и сердца. Уж здесь то это должно быть востребовано.

- Девочки интересуют? - она остановила меня, когда я наворачивал уже третий круг об станцию метро «Комсомольская».

- Да. Мне надо на два часа. Где-нибудь здесь.

Наверное, придется сношаться в отцепленном вагоне. Хоть бы было купе.

- 1400 рублей.

- У меня только тысяча. Пусть будет за час.

- Со мной пойдешь?

Эта женщина прочитала мои мысли. Счастье есть. Как удачно все обернулось.

- Да.

- Пошли.

- Куда?

- У нас комната на Ленинградском вокзале есть.

Обалдеть. Я предполагал алкоголический притон и пропитую грязную мразь, а сейчас, минут через 15, я стану обладать стройной красоткой с пронзительными глазами и развратным нутром в гостиничном номере. Уютный душ после диспансера. Страстная девчоночка. Раздену ее, обниму, приласкаю, буду целовать, если она в этой жизни оказалась здесь, на трех вокзалах, то ей, по любому, тоже необходима любовь. Так то мы и встретились. Какая хорошенькая. Когда мы стояли возле гостиничных номеров, я продолжал ненасытно разглядывать ее. Грудки выпирали. Шлюшка отзвонила сутенеру, пришел парнишка, я отдал ему деньги, у нее как назло в сумочке не оказалось ключа. Так…

- Я пойду к Нинке схожу, у нее ключ с прошлого раза.

Мы остались, она ушла, я решил разбить тишину:

- Как работенка?

- По всякому бывает.

- Неожиданностей много?

- Привык.

- Ко всему привыкаешь. Со временем. Я сейчас учусь в духовной семинарии, - вру, а месячная небритость тому в подтверждение, - но пока не могу привыкнуть ко многому. Поэтому мы с тобой и пересеклись.

- А я боксер. Бывший.

Мне захотелось хотя бы ему раскрыть переживания своего внутреннего мира.

- Нас там многому учат, но главное я понял сам. Жить по правде и честности очень сложно. Окружающие сразу начинают твоей добротой пользоваться. Многие вообще добро как слабость расценивают.

Стоило из уважения к просьбе другого один раз сбегать в тубанаре за водкой, как на меня стали буквально наседать по этому вопросу по несколько раз в день. Просьба стала поручением. Стоит один раз выполнить услугу, как она начинает превращаться в обязанность. Тяжел крест человеколюбия. Такой жизненный расклад тревожил мое самолюбие, я был беспокоен своей ролью в больничном обществе. Статус – это громадная жертва во имя смирения.

- Ты не прав, студент. Если тебя волнует, что кто-то пользуется твоей добротой, то, значит, она у тебя не бескорыстна. Значит, ты за нее хочешь что-то получить.

На его мобильник раздался звонок, он внимательно кого-то выслушал.

- Пойдем в бар. За ключом.

Мы пересекли помещение вокзала. Напряжение во мне определилось уже безапеляционно. Это точно кидалово.

- Подожди здесь, - сутенер юркнул в забегаловку, я остался у входа и наблюдал итог спектакля, где мне была отведена роль лоха.

Не отпускать ни на шаг. Откуда-то как назло вырастает мутный бедолага:

- Как пройти к пригородным электричкам.

Его перекошенная фигура преграждает мне дорогу в бар.

- Туда, - отмахиваюсь я.

- Куда? Куда?

- Вон туда!

- Вон туда?

Грамотный спектакль.

- Да отъебись ты.

Врываюсь в полупустое кафе. Наверняка он на кухне. Подбегаю к стойке. Нет, он не на кухне. Напротив стойки второй зал и вторая дверь. Она издевательски покачивается. Только что из бара кто-то вышел на улицу и исчез. Лох остался один. Продуманно все было отменно. Заслуживает уважения. Билет на игру – штука.

- Все бабы в той или иной мере проститутки, - многократно утверждал Гениколог, - им нужны от нас деньги и хуй. Я водку жрал только потому, что моей жене больше ничего от меня не надо было. Она мне всю жизнь испортила. Да, Андрюш?

- Абсолютная правда.

Гениколог в деле алкоголя был закодирован и спокоен, а майор имел в туберкулезной больнице репутацию первого пьяницы. Из палаты он практически не выходил, выливая весь свой негатив переживаний на нас.

- Меня моя стерва сюда загнала, - рассказывал он о своей семейной жизни, - пока я работал и денюжку приносил в дом, она ласковая такая была, улыбчивая. В милиции нас не обижали, благодарили частенько. Не скажу, что не брал, но не вымогал. А как на пенсию ушел, эта змея за человека считать перестала. Дочку против меня настраивает. И это чувствуется. Прошлый раз, когда я ездил домой, она меня обняла, а через месяц уже не подходит близко, сторониться, как будто я чужой ей какой-то. Не отец. Мать ее, пока я болею, любовников открыто водит в дом. Мы разводиться будем, и я останусь один.