Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Невеселая у нас получается арифметика — «два-два» — ничья, можно сказать, — сделал вывод Предводитель.
— Да, ничья, и похоже, вялая какая-то, ну уж точно не боевая, — прошептал Ветеран. — А что это мы шепчемся, коллега? — Ветеран завертел головой, — ведь нет же никого.
— Как нет, как нет, — зашипел на него Предводитель. — Вот же он спит в вагоне.
— А, вижу, вижу, простите, заговорился, — тихо произнес Ветеран. — Видно, снится ему что-то. Мы, наверное, и снимся, а может, стихи сочиняет. Я, знаете, в молодости стихи во сне сочинял. Да так ловко и складно получалось, а проснешься, ни черта не помнишь. Вроде бы тема осталась, а рифмы в голове ни одной. Вот, например, как это:
Поезд мчит домой на север,
А в вагоне гармонист.
Он во что-то еще верил —
Флейту вез с собой артист.
Там в далеких, синих далях
Думал — музыка нужна.
Он не знал судьбу в деталях,
Думал — ласкова она.
А она на самом деле
Не заботится о нас
И тихонько, еле-еле
Нас подталкивает в грязь.
Дождь за окнами вагона
Пошумел и перестал.
Промелькнули все перроны,
Час свидания настал…
— Я думаю, что прибьется он к социальным странникам. Там у них свободы пруд пруди. Да еще и «карьеру» у них сделает — знахарем или гуру каким-нибудь станет, — после некоторой паузы произнес Предводитель.
— Может быть, может быть, — громко произнес Ветеран. — Да ему пора бы и проснуться, проверки могут появиться, уже почти полсуток в дороге.
* * *
— Прошу предъявить, — жесткий голос разбудил его.
Двое в одинаковых штатских костюмах стояли рядом и пристально смотрели на него.
— Вот мой браслет, — он показал им пустое запястье.
— Мы должны его проверить, прошу набрать код, — потребовал старший.
Он срочно стер себя у них в памяти и заставил пройти дальше мимо якобы пустого места.
— Они забыли третье мое доброе дело, — подумал он грустно. — Ведь было же третье… — и снова задремал.
За окном вагона надвигалась осень с опавшей листвой, серожелтой травой на лугах, нередкими дождями и ярко-синим небом, иногда проглядывающим сквозь темно-серые облака.
Город встретил его предзимней суетой. Граждане, вернувшиеся после летних отпусков, наводнили городское пространство, и народу везде было многовато. Передвигаться среди этого движения вначале было непривычно и неудобно.
Перед дверью квартиры, где они жили с Фари, он остановился в некоторой нерешительности и, немного отдышавшись, нажал на кнопку звонка. Никто не отозвался. Он повторил попытку несколько раз. Результат не изменился. Создавалось впечатление, что в квартире никого нет. Соседняя дверь приоткрылась, и в просвете образовалась лохматая голова мальчика лет семи.
— Дядя, там никого нет, — задорно произнесла лохматая голова, и два любопытных глаза уставились на него.
— А где же хозяйка? — спросил он мальчишку.
Не высовываясь дальше из проема двери, голова четко ответила:
— Ее подвергли.
— А там жил еще и дядя? — спросил он снова.
— И дядю подвергли. Бабушка сказала, что они вредители, вот их и подвергли, — ответила голова.
— И давно их подвергли? — спросил он машинально.
— Уже только лето началось, их и подвергли. Я не боялся. Это бабушка ругает вредителей. А я смелый. Я не боюсь.
— Спасибо тебе, — он спустился вниз и вышел на воздух.
— Что значит — подвергли? — подумал он. — А то и значит — ее либо ликвидировали, либо поступили так же, как с ним. В любом случае Фари ему не найти. Против всей системы у него оружия нет.
Прошло уже полдня, как он находился в городе, а задача — где ему пристроиться на ночь — еще не была решена. Покрутившись по центру, он сменил одежду, утеплившись по погоде, перекусил у пункта раздачи и к вечеру оказался рядом с домом Сандры, точнее рядом с большой стройкой на месте, где он когда-то скрывался на чердаке.
Стройка гудела и издавала металлические звуки — двигались краны, машины с материалами въезжали на стройплощадку, закрытую высоким забором. Судя по надписи на щите — строился, возводился офис крупного банка. У водителя остановившейся машины он спросил:
— А раньше здесь был старинный дом, куда все делось?
— Жильцов расселили, кого куда, а дом снесли, — ответил водитель, осматривая колеса.
— А была же памятная доска музыканта, он жил здесь? — как бы размышляя, спросил он снова.
— Да, чего-то такое было. В начале стройки даже демонстрация была из жителей, но потом вроде разобрались. Не жил тут никто известный, да и жильцы подписали какую-то бумагу, — ответил водитель. — Да вы и сами знаете — большие деньги и привилегии делают чудеса. Советую на кладбище побывать — там в нынешнее время старушки все расскажут.
Водитель привычно постучал ботинком по задним скатам и исчез в кабине самосвала. Вечерело, идти на кладбище было поздно, и ночевать где-то надо. Эту ночь он скоротал на лестнице одного из жилых домов. Приспосабливаться в гостинице в первую ночь после возвращения он не захотел.
* * *
— Коллега, а зачем же вы Фари-то подвергли? — укоризненно спросил Ветеран. — Девушка-то, вроде хорошая и работала у вас в органах.
— Да, подвергли, — утвердительно ответил Предводитель. — Чистка рядов, батенька, полезная вещь. Авторитетно могу вам заявить — связи у нее были не качественные: этот сожитель ее — феномен, да и южное ее родство вызывали подозрения.
— Какие-то вы нечеловечные, — проворчал Ветеран. — Можно было бы и мягче поступить.
— Мягче, батенька, никак нельзя. Время сейчас не «слабины», а «усиления». Да вы не жалейте всех, на всех жалости не хватит. Жалейте только себя, тогда жизнь для вас будет счастливая.
— Себя мне уже поздно жалеть. Вы, коллега, опять забыли, что меня уже нет. А кто мертвых жалеет? — с грустью произнес Ветеран.
— Вот и опять вы, батенька, не правы. У нас мертвых-то и принято жалеть больше, чем живых, да и то если, конечно, на то есть соответствующее указание, — возразил Предводитель. — Да и хватит нам с вами спорить. В споре мы истину с вами не родим. Только запутаемся.
Они оба замолчали и долго сидели на каменной лестнице, прислушиваясь к его тревожному дыханию. — Ему завтра на кладбище идти, надо выспаться, а спать здесь на бетонной площадке так не удобно, — заметил Ветеран.
— Ничего, батенька, я в молодости черти как и где спал, на голой земле приходилось. Лихая, можно
