Когда-то, еще учениками, Антон и Катя сажали здесь деревья. Тогда на месте парка был пустырь, в старых окопах собиралась вода и стояла целое лето, поблескивая сквозь ряску. Тучи комаров и мошек толклись над болотцами, пугая забредающую скотину, дико и неприветливо торчали кочки и вывороченная земля. В одну из весен сюда пришло несколько машин, болотца были забросаны песком и торфом, а вскоре школьники из ближайших школ уже садили молодые топольки в лунки, тоже выкопанные заранее. Именно там Катя, еще восьмиклассница, наклонившись с Антоном над саженцами, прошептала, как всегда, чуть насмешливо:

— Будешь в этот парк ко мне на свидания приходить…

— Еще чего! — Он, десятиклассник, почувствовал, как 10* 147

густо прихлынула к лицу краска. Оглянувшись, не слышал ли кто ее слов, пробурчал глухо:

— Соплячка ты еще, чтобы про это думать.

— Будешь! — уже громче и уверенней заявила Катя, и карие ее глаза сузились и заблестели, как у разозленной кошки, а он совсем растерялся, покрутил пальцем у виска и, подхватив первый попавшийся саженец, быстро понес его к дальней лунке.

Катя, помнится, тогда была в пальтишке, почти неприметные заплаты на котором были мастерски пришиты его матерью, на ногах были резиновые ботики, их девочке тоже отдала его семья, и даже шапочку, которая набекрень торчала на кудрявой Катиной голове, она вязала с помощью Антоновой матери, когда приходила к ним по вечерам учить уроки.

Приходила она часто, потому что жила в семье, где отчим и мать часто выпивали, ссорились и даже дрались. Тогда Катя убегала из дому и являлась к ним ночевать. Порой ее мать вспоминала о дочери и являлась к соседям, лохматая, раскрасневшаяся, она плакала в кухне и громогласно жаловалась на отчима. Катя, быстрая, как зверек, караулила ее у двери, пренебрежительно кривила губы и передразнивала несвязные, жалкие слова. Тогда мать схватывалась с места, бежала за дочерью и, если ей удавалось поймать ее, трепала густые каштановые кудри непокорной, та визжала и царапалась, а Антонова мать защищала девочку и звала на помощь деда…

Все это вспоминал Антон, когда под вечер шел в парк, к густому березовому леску, что правым крылом своим примыкал к парку, где чернела ограда воинской части и, почти неприметные с дороги, стояли три огромных пня. Эти пни присмотрела Катя, когда принесла несколько березок и, высадив их, создала полянку, где, как и обещала, часто потом назначала свидания Антону. Теперь над парком горела ласковая розовая заря, и мягкий, таинственный свет ложился на пожелтевшие, почти без листьев березки, на высокую бурую траву и мокрые темные пни. Никого не было вокруг. В парке бывало людно только летом, в выходные дни, а под вечер тут лишь блуждали пары и шелестели по кустам выпивохи. Сейчас, осенью, здесь пустынно желтели дорожки и бело-серые тополя просматривались до самой дороги.

Антон достал две газеты и постелил на пнях. На большой поставил бутылку лимонада и два пластмассовых стаканчика, положил вилки. Все это — и белые легкие стаканчики, и маленькие вилки, и две тарелки из фольги, в которых обычно держат заливное, — осталось от тех времен, когда они с Катей беззаботно ездили на электричке на природу, путешествовали по окраинам города или отправлялись куда-нибудь на экскурсию. В области было немало городков, где встречались еще старые храмы, замки, где оставила свои следы история. Катя тогда училась в торговом техникуме, он работал на заводе. Ему нравилось тратить на нее деньги, он любил покупать ей подарки, старался удивить, обрадовать.

Мать готовила для них комнату, копила деньги на свадьбу. Но Катя настояла на том, чтобы не торопиться.

— Посмотрим, какая сложится ситуация, — рассуждала она. — Нужно ведь будет тебя у нас прописывать, а эта… — так называла она мать, — может не согласиться. А если пойду к тебе, они оттягают у меня мою законную часть дома.

— Ну и что? У нас дом большой, — пробовал уговорить ее Антон. — Пусть они себе живут как хотят.

— Ты что? — ужасалась Катя. — Чтобы я отдала за так дом? Отчим и так уж под мать подкапывается, со свету ее сживает, чтобы потом на молодой жениться. Не-е, меня им не провести!

Но вскоре совсем неожиданно умер отчим — крепкий мужик, всегда смотревший исподлобья, настороженно и угрюмо. Мать притихла, сразу постарела и редко выходила из дома.

Тогда и справили Антон и Катя свадьбу. Гуляла на той свадьбе вся улица, и вся улица признала, что среди девчат самой красивой была молодая…

Антон раскладывал на газете хлеб и сало и вспоминал о годах, когда они жили вместе, не замечая никого вокруг, жили только своим счастьем и любовью. Сколько раз поднимали они с Катей вот эти стаканчики, сколько пожеланий было при этом сказано! Он взял один из стаканчиков. А может, сегодняшнее свидание что-то изменит? Катя поймет, как ему трудно без нее, как не хватает ему ее смеха, искристой улыбки и живости?

Он поднял руку, и белая пластмасса, пронизанная розовым светом, засветилась как хрусталь. Хрустальная чаша примирения. Чаша надежды, которую они поднимут сегодня…

Он не заметил, как подошла Катя. Голос ее прозвучал неожиданно и, как всегда, озорно и весело:

— Бедненький, заждался тут меня!

Она мгновенно распаковала свою синюю модную сумку, разложила на пне масло и консервы, баночку кетовой икры, открытую заранее, потом нарезала пирог с корицей.

— Богато живешь, — заметил Антон.

— Не ворую же. А ты не жалей чужого. Сегодня же праздник.

Слово «чужого» резануло его.

— Я не жалею, но зачем лишнее? Столько мы не съедим.

— Все такой же… Мужик! — не то упрекнула, не то пошутила она.

— На мужике земля держится, — серьезно возразил он.

Шел разговор, в котором каждое слово имело свой подтекст, когда словами как бы испытывали друг друга, намеками говорили то, о чем говорить сегодня было нельзя. И может, оттого, что говорили они не просто так, а испытывая друг друга, голоса их становились тише, вкрадчивее, проступало в них волнение и ожидание.

— Ну что? — Катя ловко открыла бутылку с лимонадом. — Начнем!

Желтоватая жидкость запенилась в стаканах, они сделали несколько глотков и принялись за еду. Антон вспомнил, что с самого утра ничего не ел, день прошел как в тумане, тумане ожидания и надежды.

Розовый ласковый свет исчезал, деревья теряли свои очертания, сливаясь с темнотой, отчетливей запахло влагой и прелыми листьями. Из темноты возник черно-белый сенбернар, лохматый, как медвежонок, он подбежал к Антону и Кате, остановился, принюхиваясь, помахивая хвостом. Вслед