Вдруг за спиной раздался звук, напоминающий порыв ветра. В надвигающихся лучах света галька на дороге отбросила тени в виде зубов. Я посторонился, и машина, не обратив на меня никакого внимания, промчалась мимо. Я рассеянно стоял несколько минут. Немного погодя машина появилась на дороге, за следующим поворотом. Однако мне показалось, что это была вовсе не машина, а огромная темнота с фарами, которая неслась все дальше и дальше. Когда огни исчезли, словно сон, и вернулась холодная темнота, я, почувствовав голод и какое-то мрачное желание, продолжил свой путь.

«Какое тягостное отчаяние навевает эта картина! Я иду, подчиняясь своей судьбе. Это и есть мое истинное я, сейчас я не чувствую обмана, который был при свете солнца. Я бреду по темной дороге, и мои нервы напряжены до предела, но именно сейчас я полон решимости. Как же это приятно! Тьма, словно наказание, лютый холод, от которого готова лопнуть кожа. Благодаря этому моя усталость становилась приятной, и я ощущал неведомый прежде трепет. Иди! Иди! Пока не упадешь, ты должен идти».

Я в жестоком ритме подгонял себя. Вперед. Иди вперед! Иди вперед, пока не умрешь.

Поздно вечером я, изнемогая от усталости, оказался на южном краю полуострова, прямо перед морским портом. Я выпил сакэ. Однако на душе было тоскливо, и я даже не почувствовал хмеля.

Густой запах смолы и машинного масла, смешавшись с насыщенным запахом морской воды, завис в воздухе. Швартовые тросы скрипели, словно дыхание кораблей, и убаюкивающий звук плещущихся о борта лодок волн, звучал над темной водой.

— Нет ли здесь господина N?

С берега доносился игривый женский голос, нарушая неподвижность воздуха. С кормы огромного стотонного парохода, над которым лениво и сонно покачивался фонарь, кто-то, невидимый мне, отвечал женщине, хотя слов я не разобрал. У него был густой бас.

— Нет ли его здесь? Господина N?

Я решил, что эта женщина продает себя морякам с кораблей. Я навострил уши, но бас, отвечавший ей, по-прежнему говорил что-то неразборчивое, так же строго, как и прежде. Наконец, женщина, похоже, сдалась и ушла.

Я смотрел на уснувший порт и перебирал в памяти воспоминания о круговороте событий этого вечера. Я шел по горной дороге, и мне казалось, что я уже должен был пройти три ри, но дорога так и не кончалась, как вдруг на глаза мне попалась электростанция, а вслед за ней и внизу в долине показались вереницы фонарей, приветствовавших друг друга. Я решил, что это фонари местных крестьян, которые направлялись к источнику. Значит, сам источник был уже рядом. Подбодряя себя таким образом, я прибавил шагу, но, оказалось, что цель была еще далеко. Когда я, наконец-то, добрался до селенья с источником и вместе с местными крестьянами залез в общий бассейн с горячей водой, чтобы отогреть окоченевшее и уставшее тело, я ощутил такой удивительный покой… — Мне кажется, что слово «воспоминания» самое подходящее в этой ситуации. Для событий одного только вечера этих воспоминаний оказалось даже слишком много. Однако это еще не было концом. Я осмелел и, сам не сознавая того, подчинился ненасытному жестокому влечению, которое гнало меня дальше, вновь на ночную дорогу. Я с трудом представлял цель, впервые услышав название места, куда должен был идти к следующему источнику, расположенному в двух ри от этого. На сей раз я окончательно заблудился, не зная, что делать, я не смог придумать ничего иного, как сесть на корточки в кромешной тьме. К счастью, в такой поздний час мимо проходила машина, я остановил ее и, изменив планы, приехал в этот портовый городок. Куда же я отправился после? Движимый особым чутьём, я направился в веселый квартал, дома в котором стояли по обе стороны дока. По улице шла компания загулявших моряков, крепко державшихся друг за друга, словно они были связаны морскими водорослями, они покачивались и подтрунивали над набеленными проститутками. Сделав круг, я дважды прошел по одной улице и наконец зашел в один дом. Я влил в свое усталое тело горячего сакэ. Однако не опьянел. Женщина, которая наливала мне сакэ, вела разговор об улове сайры. Там были крепкие здоровые женщины, такие, что нужны морякам. Одна из них предложила остаться у нее на ночь. Я заплатил деньги, спросил, где порт, вышел на улицу.

Я наблюдал, как неподалеку от берега мигает поворотный маяк. Я почувствовал, что ночь подходит к концу, словно длинный свиток. Звук соприкасающихся бортов лодок, звук натянутых швартовых канатов, сонные фонари на кораблях, все вокруг было темным, тихим и вызывало умиление. Я раздумывал, поискать ли где-нибудь ночлег, или вернуться к той женщине, а тем временем мое буйное сердце, наполненное ненавистью, нашло покой на этом портовом пирсе. Я долго там стоял. Я всматривался в спокойную морскую темноту, пока меня не охватила какая-то неприятная дремота.

Я изменил свои планы, решив остаться на три дня в порту и посетить местные источники. В цвете и запахе южного светлого моря для меня было что-то грубое и небрежное. Вид вульгарной и грязноватой долины захватил меня. Я понял, что пейзажи моей деревни надоели мне, горы и низины соревновались между собой, а сердце не могло отдохнуть и открыться надежде. Три дня спустя я вернулся в свою деревню для того, чтобы захлопнуть створки своего сердца.

Состояние мое ухудшилось, и мне пришлось на несколько дней вернуться в постель. У меня не было особенных сожалений, я только думал, что если об этом узнает кто-нибудь из моих знакомых, то будет переживать.

И вот, в один из дней, я вдруг понял, что в моей комнате не осталось больше ни одной мухи. Это открытие меня очень удивило. Я задумался. Вероятно, пока меня не было, никто не открывал окон и не пускал внутрь солнца, никто не растапливал огонь и не согревал комнату, и они просто умерли от холода. Это предположение было весьма правдоподобным. Одним из условий, благодаря которому они оставались в живых, была моя добродетельная и уединенная жизнь. И когда я сбежал из своей унылой комнаты и мучил свою душу и тело, они действительно умерли от голода и холода. Эта мысль вызвала во мне тоску. Не то чтобы я сожалел об их смерти, а просто почувствовал, что и надо мной, вероятно, есть какая-то сила, которая поддерживает во мне жизнь, а когда-нибудь может и убить. Мне показалось, что я увидел ее широкую спину. Никогда прежде у меня не было фантазий, которые могли так покоробить мое самолюбие. Я почувствовал, что моя жизнь от этой фантазии становится все более унылой.

Был душный летний вечер. В одном кафе на Яманотэ[77]беседовали двое молодых людей. По манере разговора они вряд ли были давними приятелями. Одиночные посетители маленьких кафе на Яманотэ чувствуют себя не так свободно, как на Гиндза и других центральных улицах, где можно сколько угодно разглядывать соседние столики. Зачастую именно эта стесненность и ограниченное пространство настраивают незнакомцев на дружеский лад. То же самое, по-видимому, произошло и с этими двумя.