Во всей довоенной истории планеты был, пожалуй, лишь один примечательный момент. Терра-Галлия принадлежала к так называемой первой волне колонизации — она была освоена и заселена непосредственно выходцами с Земли. Это произошло ещё на рубеже XXII и XXIII веков, и — что по тем временам было явлением достаточно редким — её освоение финансировалось не из государственного бюджета той или иной страны, а проводилось целиком за счёт частных инвестиций под патронажем Фонда имени Лё-Пэна, чьей целью было, цитирую, «спасение этнических французов от окончательной ассимиляции». Под «этническими французами» подразумевались представители белой субрасы французской нации, которые к концу XXII века составляли лишь около семи процентов от общего населения Франции. Добрая половина этих самых «этнических французов» переселилась на Терру-Галлию, и одним из первых законов, принятых после провозглашения вполне демократической конституции, стало весьма дискриминационное «Уложение об иммиграции», фактически запрещавшее предоставление гражданства или вида на жительство всем без исключения «цветным».

В принципе, ни апартеида, ни расовой сегрегации как таковых на Терре-Галлии никогда не было. Если верить авторам очерка, то «этнические французы», заполучив собственную планету и избавившись от угрозы ассимиляции, вскоре успокоились и к заезжим гостям, какого бы цвета кожи те ни были, относились терпимо, без всякого предубеждения и враждебности. Тем не менее дискриминационные правила иммиграции сохранялись вплоть до середины XXVII века, несмотря на периодические предупреждения со стороны ООН с обещанием ввести санкции против планеты и её граждан. Эти правила были отменены только после забавного конфуза, когда члены небольшой колонии дварков, проживавших на Терре-Галлии, в полном соответствии с законодательством получили местное гражданство — ведь в «Уложении» ничего не говорилось о внеземных расах.

Наконец-то мне стала понятна несколько болезненная реакция Рашели на слова Агаттияра об «искупленцах». Да, на Терре-Галлии не дискриминировали Иных, однако в истории её родины был период, когда её жители ограничивали в правах своих же собственных соплеменников, у которых был немного другой цвет кожи. Пусть даже это ограничение было довольно мягким, пусть оно касалось только гражданства или длительного пребывания на планете и было продиктовано стремлением «спастись от окончательной ассимиляции», но всё же оно имело место — и, наверное, каждый галлиец, от мала до велика, в глубине души чувствовал стыд за своих предков. Особенно теперь, когда все люди, независимо от цвета кожи, формы черепа и других антропологических особенностей, оказались самой дискриминируемой и преследуемой расой в Галактике…

Через обещанные четверть часа в рубку явилась Рита и привезла с собой на тележке поистине роскошное угощение, ничем не уступавшее тем обедам, которые я ел в своём любимом ресторанчике аэропорта Нью-Калькутты. Мы позавтракали вместе, за специальным откидным столиком между креслами капитана и второго пилота, а по ходу дела я расспрашивал девушку о том, что происходило на борту за время моего длительного сна.

Рита, которая и сама лишь недавно проснулась, могла рассказать только о первых восьми часах полёта. По её словам, ничего особенного не случилось, разве что у Арчибальда Ортеги в самом начале вышла небольшая перепалка с бортовым компьютером по вопросу старшинства. Поскольку я, отправившись спать, не оставил чёткого и однозначного распоряжения насчёт своего заместителя, компьютер счёл таковым Рашель, которая по должности была вторым пилотом. Ортега же возмутился и настаивал на своём главенстве. К счастью, всё решилось быстро и просто: не желая конфликтовать с «дядей Арчи», которому очень захотелось поиграть в командира, девочка рассудительно самоустранилась, заявив, что берёт увольнительную. Не имеющий чувства юмора компьютер строго предупредил её, что без разрешения капитана это будет не увольнительная, а «самоволка», но тем не менее, когда Рашель проигнорировала его предупреждение, согласился подчиняться Ортеге.

— С этим нужно что-то делать, — сказал я, приканчивая отлично приготовленный ростбиф. — Пусть мы гражданский экипаж, но всё равно на корабле должен быть порядок. Вот немного очухаюсь и составлю график дежурств. Мистер Ортега считает, что кроме нас двоих больше никто не сможет контролировать работу бортовых систем. Я с этим категорически не согласен — и твой отец, и господин Шанкар достаточно компетентные специалисты, даром что они не имеют инженерного образования. А про Рашель и говорить нечего — целых три месяца она самостоятельно управляла кораблём, так что её, несмотря на возраст, можно смело считать космическим волком.

Рита слабо улыбнулась, и в её улыбке мне почудилась грусть.

— Как я понимаю, обо мне речь вообще не идёт.

Я смутился:

— Ну, ты…

— В технике я профан, и нам обоим это известно. Впрочем, у меня и без того хватает обязанностей — я буду заведовать всем бытовым хозяйством, готовить вам еду, убирать в жилых помещениях, лечить вас, если понадобится… Да, кстати, Стас. Я хотела бы ещё раз осмотреть мистера Рамана и убедиться, что с ним всё в порядке. Да, конечно, он предатель и негодяй, но всё же он человек, а я — врач и давала клятву Гиппократа.

Слава Богу, она заговорила об этом, когда я уже расправился с ростбифом и пил сок. Напоминание про Ахмада наверняка отбило бы у меня всякий аппетит.

Мигом помрачнев, я поставил стакан на стол, повернулся в кресле к пульту и приказал компьютеру вывести на экран изображение из пассажирской каюты номер шесть.

Ахмад как раз лежал на койке, уставившись взглядом в потолок. Со времени его допроса прошло уже без малого двое суток, и за это время он, похоже, успел оклематься — то ли благодаря своему крепкому организму, то ли стараниями Риты. Во всяком случае, сейчас он выглядел вполне здоровым, разве что мрачным и угрюмым. Это, впрочем, неудивительно — ведь он прекрасно понимал, что ждёт его впереди.

— Когда ты осматривала его в последний раз? — спросил я.

— Часов девять назад, перед тем как лечь спать. Меня сопровождал Арчибальд. Сама я не рискую к нему входить, хотя и знаю, что компьютер его парализует, если он попытается напасть на меня. Но всё равно мне страшно.

— Мне тоже, — невольно вырвалось у меня. И раз я уже это сказал, то решил объяснить: — Я боюсь не нападения, а разговора. Мне… мне это очень тяжело. Ты понимаешь?

— Да, понимаю, — сочувственно кивнула Рита.

— У него ведь ничего серьёзного? С виду он совершенно здоров.

— Физически да. Но я беспокоюсь за его психическое состояние. Он в глубокой депрессии и, чего доброго, может попытаться покончить с собой.

«Это было бы лучшим выходом, — мрачно подумал я, убирая картинку с экрана. — И для него, и для всех нас…»

А Рите сказал:

— Подожди, пока проснётся твой отец или господин Шанкар, ладно? Тогда и осмотришь Ахмада. А пока просто подсыпь ему в еду транквилизаторов… или антидепрессантов. В общем, того, что считаешь нужным.

— Хорошо. — Рита встала с кресла и принялась перекладывать использованную посуду со столика обратно на тележку. — Только тебе всё равно придётся встретиться с ним. Рано или поздно состоится суд, а ты, как капитан, должен председательствовать на нём.