князь. — Но это не наше дело, хотя после взятия Дерпта Федор может долг и погасить, если его признает. Ожидают ли, кстати, в Датской Эстляндии нашего выступления?

— Как нам удалось вызнать, мирной жизнью по-прежнему живут там. После битвы при Раковоре убедились вроде бы датчане, что русичи без осадного припаса на стены не пойдут. А в онемеченном Дорпате и вовсе покойны, ведь целых три стены вокруг города!.. Вот, смотри сам, князь, что пишет оттуда послух: «бяше град тверд Гюргев в 3 стены и множество людии в нем всякых, и бяше пристроиле собе брань на граде крепку», — гонец развернул перед Товтивилом небольшой пергамент.

— Хорошо, я доволен тобой, ступай. И скажи там, чтобы нашли и позвали ко мне Треняту. Если нет его в доме или во дворе, пусть пошлют в трактир, что держит Келпса, он наверняка пробует у него здешнее пиво и сравнивает его с новогрудским.

Гонец поклонился и вышел, а Товтивил глубоко и надолго задумался. Все только что услышанное им никаким образом не могло изменить намеченных заранее и твердо по срокам планов, беглый князь прекрасно понимал, что от правильного их исполнения зависит успех не только одного передового похода на Юрьев, некогда исконно русичский город, основанный, как говорят, больше двухсот лет назад Ярославом Мудрым и взятый относительно недавно на меч немецкими рыцарями, но и всей предполагавшейся на зиму войны.

Не было пока никакого ответа от Миндовга, писать которому должен был княжич Федор — хотя бы и на правах обиженного мужа, — от Товтивила владетель Литовского края, так и не утвердивший за собой предложенную папой Римским королевскую корону, равно как и вернувшийся из католичества в привычную дедову языческую веру, никаких посланий читать просто не стал бы, порвал бы и выбросил. А ведь уже более пяти месяцев прошло с того утра, когда сидели они у покрытого тонкой коркой золы вчерашнего костровища вчетвером и решали, как поступать дальше!

Надо заметить, что Федор тех, самого начала июля, договоренностей придерживался строго — все, что обещал, исполнил, и не сомневался Товтивил, что немало открытий таит в себе еще княжич после своего чудесного воскрешения из мертвых. Князь подвиг к себе по полу ведерную корчагу с холодным квасом, зачерпнул из нее висевшим обочь емкости ковшиком и с удовольствием напился.

Встал, прошелся по комнате, пожал плечами. Тут-то и хлопнула ожидаемо входная дверь — сквозь нее протиснулся внутрь званый Товтивилом Тренята Жемайтский, исполинского вида литвинский рыцарь лет тридцати, неизменно сопровождавший князя более чем в десятке последних походов.

— Готовы ли на рать назначенные вои? — спросил негромко вошедшего великана.

— Только молви, и через час станут у стремени со всем нужным припасом.

— Хорошо. Проверь оружие и конскую справу. Послезавтра с рассветом выступаем...

______________________

*) Изрой — в те времена литовская гривна, выглядевшая как серебряный слиток пальчиковой формы, примерно равнялась по стоимости одному русичскому рублю.

в которой после осмотра вайделотки Бируте выясняется, что Вайва беременна, и что условия содержания в Кенигсбергском замке подходят ей мало

О том, что его пленница в тягости комтур узнал примерно в конце сентября, когда в его личные покои бурей ворвалась приставленная смотреть — и присматривать! — за Вайвой немка Магда. Было видно, что новость эту вынашивала она в себе явно не первый день, оттого и речь ее была несколько возбужденной — по крайней мере, Альбрехт решил считать так, сделав вид, что не замечает густого и застарелого винного запаха, что исходил от перезрелой женщины.

— Господин мой! Моя подопечная находится под моим приглядом уже три, почитай, месяца, и за это время у нее ни разу не было нечистых дней. Наверное, приглашать к ней господина Якоба, — ученый мейстер Якоб Готтфрид ведал в замке и всей врачебной практикой, и одновременно фармацевтикой — сиречь, изготовлением разнообразных лечебных порошков, пилюль и снадобий, — еще слишком рано, сама она, кажется еще ничего не подозревает. Лекарского осмотра ей пока не потребно, кажется. Ту жмудскую породу, конечно, еще поди пойми. Но у меня-то глаз наметанный! — Магда гордо, как ей показалось, подбоченилась и неожиданно для себя громко икнула. Явно смутилась, укрылась лицом в поднятом белом переднике.

Мейсенский встал со своего кресла, обошел вокруг Магды, внимательно ее разглядывая, обернулся к стоящим чуть поодаль личным слугам и кивнул одному из них:

— Ты, Зигфрид! Спустись вниз и приведи ко мне ту вайделотку, что взяли мы неделю назад на постоялом дворе у Сапеги. Хоть и дают эти жрицы при поступлении в свое сословие, как мне рассказывали, обет