На улице шум и гам, все словно с ума сошли, глотки дерут, стараясь друг дружку перекричать. Женщины и дети бегут к городским воротам, тащат за собой упирающуюся скотину, волокут скарб. Мужики закрывают ворота опустевших домов, стараясь, чтобы все оставалось чинно, хотя каждый понимает, что коли встанет ворог у ворот, то и ворота ни к чему.

Кузнец Киньша остановился, с тоской посмотрел на свой широко поставленный двор с банькой, хорошей конюшней, с амбаром… и вдруг решительно взялся за длиннющую ветку. Сосед, видя, что тот явно собирается запалить двор, накинулся на него:

— Ты что?! Свой же дом-то!

— А лучше, чтоб он татям достался?! Все одно — спалят, так лучше я сам! — и принялся поджигать домовину и амбар со всех сторон.

Тут сообразил еще кто-то:

— А и впрямь, татям ведь достанется!

Нашлись сомневающиеся:

— Не татарове все же, может, не станут жечь?

Но криков, что пожгут, только сначала пограбят, было много больше. Хорошо знали русские люди, что любой нападающий посад целым не оставит. Что не пожгут, то порушат так, чтобы и исправить было нельзя. А раз такое дело — гори оно все ярким пламенем!

Посад запалился со всех сторон. К Киньше и еще двум зачинателям вдруг подбежала растрепанная женщина:

— Не палите, милые, не палите, родненькие! Свекровушка у меня там болезная лежит, не выйти ей.

Киньша метнулся в дом, куда указывала баба, один угол уже занимался пламенем, подхватил обеспамятевшую от ужаса старуху и бросился вон. Вовремя, потому что чуть погодя дом полыхал весь. Кузнец нес бабку, бросив через плечо, она наконец пришла в себя и только просила, подскакивая на каждом шаге:

— Ми…лок… по… ти… ше…

Киньша похлопал ее по костлявому заду, обнадеживая:

— Ничего, выдюжим!

Со стен с изумлением смотрели на горящий посад, воротники даже решили, что это уже литовины подожгли, бросились закрывать ворота. Едва не оставили множество людей снаружи.

А Дмитрию понравилась мысль сжечь все самим, чтобы не досталось Ольгерду не только чужого добра, но и хороших бревен для лестниц и навалов под стены. Посадские думали о скарбе, а князь о защите крепости. По его велению в посад бросилось до сотни воинов с факелами, и через некоторое время от него остались одни чернеющие головешки. Теперь Кремль заперся окончательно.

Вовремя, потому что почти сразу на берег Москвы-реки вышли первые отряды Ольгерда.

Литовскому князю очень не понравился запах гари, который они почувствовали далеко на подходе. Кто здесь мог быть? Ордынцев нет, далеко сидят, Михаил Тверской рядом с зятем, Дмитрий Нижегородский в своем Нижнем… Пожар в Москве? Этого не хватало! Но, въехав на крутой Кудринский холм, литовцы никого не увидели. Только вдоль всей реки влево и вправо, сколько хватало глаз, дымился посад! Вернее, то, что еще недавно было им.

А над черной гарью и копотью незыблемо возвышались белые стены нового Кремля! И оттуда не вырывались языки пламени или клубы черного дыма. В Москве не было пожара! Сгорел только посад!

Замерли все, в том числе и сам Ольгерд. Такого не видывал никто и никогда — сжечь собственный посад! Все, напротив, старались сохранить, сберечь, упрятать, а этот мальчишка словно показывал ему свою решимость, свою молодецкую сумасшедшую готовность зубами перегрызть горло любому врагу. Все бы ничего, пусть бы грыз, зубы обломает, не схватки боялся Ольгерд, их было в жизни бесчисленное множество, из которых сильный, хитрый, жестокий литовец неизменно выходил победителем.

Но на другом берегу несокрушимо твердо стояли мощные башни, и стены меж ними не только конницей, не всякой порокой враз возьмешь. Здесь сидеть и сидеть с осадой либо без толку бросать на крепкие стены немыслимое количество воинов. Ольгерд понял, что взять Кремль сможет, только если под стенами ляжет все его войско, образуя новый холм из погибших. Либо очень долгим измором, хотя кто знает, какие у них там ходы вырыты? Ни того, ни другого литовский князь делать не собирался.

Класть свое войско ради взятия крепости, которую еще неизвестно, возьмешь ли? Но и уходить сразу смешно. Все ждали решения своего князя. Ольгерд обернулся к Михаилу Александровичу:

— Ты про это твердил?

Тот с досадой кивнул:

— Да!

Старый литовский лис не поверил в мощь новых кремлевских стен, посчитал Михаила едва ли не трусом. Теперь вот сидел на коне и качал головой:

— Да… хорошую крепость поставил молодой московский князь Дмитрий Иванович…

Литовцы простояли перед Кремлем три дня, но не предприняли ни одной попытки штурма. Ольгерд всегда берег своих людей. И проигрывать умел. А еще хорошо знал, что вернется к этим стенам с много большим количеством людей и по-настоящему попытается взять такую новую Москву. Понял это и Михаил Александрович. Наблюдая за выражением давно окаменевшего лица зятя, он смог заметить искорку, блеснувшую в глазах. Эта искорка у Ольгерда означала, что князь принял вызов и не собирается сдаваться!

На третий день со стены закричали:

— Уходят! Уходят! Литвины уходят!

Дмитрий, услышав такую новость, не смог сдержаться, заорал, как мальчишка:

— Ага! Ольгерд нашего Кремля убоялся! Вот ему! Даже штурмовать не рискнул!

Чуть успокоившись, внушал митрополиту:

— Не зря мы столько дней на стенах мерзли, не зря силы положили! А стоял бы деревянный, как прежде, были бы ноне головешки!

Алексий смотрел на эту почти детскую радость семнадцатилетнего мальчишки, названного князем, и скупо улыбался:

— Ты, Дмитрий, погоди радоваться. Ольгерд всю округу так пограбит, что и головешки не найдешь!

Митрополит оказался прав: Ольгерд дал своим зря пришедшим под московские стены воинам волю грабить и жечь все вокруг. Русские люди долго в горестном изумлении разводили руками:

— Даже татарва так не грабила. Ордынцы, и те милосердней.

В память народную этот поход вошел как первая литовщина. Почему первая? Потому что Ольгерд не смог простить своей неудачи молодому московскому князю и через год вернулся к крепости уже с много большим войском. Но это было через год, а пока, опустошив и обезлюдив русские земли, литовский князь и его тверской родич отправились восвояси праздновать то ли победу, то ли неудачу. Про неудачу думать не хотелось, потому решили, что победу. Кремль не взяли? Велика беда, зато столько награбили и людей в полон увели, что надолго хватит.

Сколько Дмитрий ни вспоминал брата Ваню, тот всегда стоял перед глазами мальчонкой, сползающим с лошади, чтобы ехать вместе с митрополитом в возке. Не мог не только представить его повзрослевшим, но и понять, насколько братишка младше. Считал и выходило, что всего на год от Владимира. Этому не верилось, двоюродный брат держался всегда если не ровесником самому Дмитрию, то лишь чуть младше.