с удивлением обнаружив, что Форд вегетарианец. Микоян не мог говорить с американцами напрямую из-за незнания английского, но это, похоже, не имело значения. По настоянию посла Трояновского он встретился с государственным секретарем Корнеллом Халлом и нашел его таким же приятным, как и остальные американцы. Он вернулся не только с обширными знаниями о холодильном оборудовании, американских промышленных процессах и универмагах, но и с намерением познакомить советских людей с мороженым и сосисками[288].

Еще одна инициатива в области международной политики, которая нашла отклик у советских людей, была поддержка республиканской стороны в Гражданской войне в Испании. Без сомнения, в подходе Сталина и Молотова к этому вопросу была большая доля расчета, но советские люди проявили искреннее сочувствие, они охотно участвовали в митингах в поддержку испанских республиканцев и жертвовали деньги для испанских сирот. Этот эмоциональный отклик явно затронул некоторых членов команды, судя по воодушевленному тону Кагановича в частном письме к Орджоникидзе, где он пишет, что хотя военные действия в Испании идут не слишком успешно, «разворачивающаяся в стране кампания показывает, какие у нас замечательные, прекрасные люди и сколько у них интернационального чувства и сознания». Каганович, чей приемный сын Юрий считался сиротой из Испании, был в восторге от сталинской дипломатической стратегии в отношении Испании (направить туда прямую советскую военную помощь, формально соблюдая принципы коллективной безопасности и невмешательства): «Брат, это действительно великая диалектика, – писал он Орджоникидзе, – которую наш великий друг и отец освоил в энной степени»[289].

Испанская кампания была неотъемлемой частью сближения с иностранными левыми интеллектуалами, особенно европейскими, и интенсивно поддерживалась с середины 1930-x годов как дополнение к официальной дипломатии. До этого времени в Коминтерне и советских органах считалось, что Советский Союз должен обхаживать и поддерживать коммунистических и крайне левых интеллектуалов, презирая более умеренных (и часто более известных и более выдающихся) представителей с той же энергией, с которой партии Коминтерна презирали и боролись против социалистов. Стимул для новой политики в области культуры, которая, по сути, предвосхитила создание Народного фронта, пришел от писателя Ильи Эренбурга, европейского космополита с широкими связями, который написал Сталину в 1934 году, предлагая отойти от ориентации на узкий круг сектантов. По мысли Эренбурга, была нужна «широкая антифашистская организация», которая привлекла бы писателей-некоммунистов, известных и обладавших высокой международной репутацией. Эта организация должна была иметь двойную цель: «борьба с фашизмом» и «активная защита СССР». Сталин поддержал эту идею и велел Жданову и Кагановичу обеспечить ее реализацию[290].

Результатом стал Конгресс в защиту культуры, состоявшийся в Париже в июне 1935 года. На нем присутствовали такие знаменитости, как Андре Мальро, Э. М. Фостер, Андре Жид, Олдос Хаксли, Бертольд Брехт и Вальтер Беньямин, а также некоторые из наиболее известных советских писателей, в том числе Эренбург, Исаак Бабель и беспартийный поэт Борис Пастернак[291]. Параллельно с этим европейских интеллектуалов горячо приглашали в Советский Союз, чтобы они сами могли увидеть «советский эксперимент» и наладить контакты с художниками и учеными в своих областях под эгидой организации Аросева. Приехали многие, в том числе Бернард Шоу и Уэббы (Сидни и Беатрис) из Великобритании, Андре Жид из Франции, Лион Фейхтвангер из Германии и Пол Робсон из США, и результаты в целом с советской точки зрения были удовлетворительными. Уэббы написали большой том под названием «Советский коммунизм: новая цивилизация?» (во втором издании они сняли вопросительный знак)[292]. Лион Фейхтвангер получил возможность взять интервью у Сталина и опубликовал свое положительное мнение о нем, несмотря на то что был в Москве во время первых показательных процессов над старыми большевиками. Разочаровал только Жид – он опубликовал критическое послесловие к своим мемуарам «Возвращение из СССР», и после этого к нему стали относиться как к отступнику[293]. На Фейхтвангера, как и на Уэббов сильное впечатление произвел Сталин, а остальные члены команды остались в тени, с ними они почти не контактировали. Этот аспект советских международных отношений определенно был личной территорией Сталина.

В своей стране Сталин и его команда относились к русской интеллигенции с таким же неуважением, как и к иностранцам. У русской интеллигенции с царских времен сохранялась традиция критики правящего режима, в период культурной революции она испытала на себе действие кнута, после чего ее поманили пряником в виде различных привилегий. Она только-только начинала соглашаться с коммунистами, но процесс советизации шел в 1930-x годах быстрыми темпами. Как и с иностранцами, Сталин и члены его команды изначально чувствовали себя не в своей тарелке с интеллигенцией, их пугали гораздо более тесные связи интеллигенции с оппозицией и ее культурный авторитет, хотя Ворошилов быстро подружился с художниками, рисовавшими его портреты. В 1920-x годах Сталин все еще не обращал внимания на свой авторитет в сфере культуры. Кто-нибудь вроде Троцкого, с его знанием языков, начитанностью и сообразительностью, мог легко посмеяться над ним как над невеждой. Смеяться, однако, явно не стоило. Сталин был неутомимым читателем, его ежедневной нормой было примерно пятьсот страниц; круг его чтения охватывал историю, социологию, экономику и русскую литературу – классическую и современную, а также современные дела. Он следил за периодической печатью на русском языке (как за местной, так и за эмигрантской) и получал переводы важных публикаций на европейских языках. Он часто ходил в оперу и в драматический театр. Хотя после смерти Кирова службы безопасности потребовали, чтобы он ограничился посещением только Большого, Малого и Московского художественного театров, ранее он позволял себе приключения, например, посетил концерт Персимфанс – первого оркестра без дирижера (идея ему не очень понравилась: оркестрам, как политическим командам, нужен лидер).

Сталин совершил пробную атаку на искусство во второй половине 1920-x годов, когда начал поощрять молодых активистов из Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП) и аспирантов Коммунистической академии общественных наук, которые собирались бросить вызов «буржуазным» культурным и академическим институтам. Это кончилось плохо. Лидер РАПП Леопольд Авербах, молодой еврейский (непролетарский) коммунист, женатый на родственнице руководителя органов госбезопасности Ягоды, раздражал Сталина тем, что играл в политику и не сумел стать его личным учеником[294]. Молодой индийский деятель Коминтерна М.Н. Рой, которого Сталин избрал в качестве участника своей личной группы экспертов по внешней политике, потерпев крах, покинул Москву и в конечном счете Коминтерн на фоне взаимного разочарования[295]. Что касается аспирантов Института красной профессуры и Коммунистической академии, то Сталин принял неудачное решение послать туда неинтеллигентного Кагановича, который проигрывал своему оппоненту (Бухарину)[296].

В апреле 1932 года Политбюро закрыло РАПП и другие пролетарские культурные организации, что