Гуров выскочил из кухни и тут же налетел на направлявшуюся туда Марию. Она демонстративно принюхалась и с самым невинным видом, естественно притворным, поинтересовалась:

– Ты не один?

– Знакомый моего знакомого из провинции проездом в Москве, вот и зашел рассказать, как у них там дела, – объяснил Лев Иванович.

– Вот как? – Тут она уже не сочла нужным скрывать свою язвительность: – Тогда познакомь нас!

– Тебе это будет неинтересно, – твердо сказал Гуров. – Ты, наверное, хочешь взять какие-то вещи? Вот и иди в спальню.

– Хорошо, дорогой, – неожиданно легко согласилась она.

Мария начала поворачиваться, и Лев Иванович на секунду расслабился, но этого мгновения ей хватило на то, чтобы оттолкнуть его и ворваться в кухню. Леший стоял спиной к ним и смотрел в окно, а вот в их очень приличного размера кухне вовсю бушевали даже уже не волны, а цунами такого неконтролируемого бешенства, что, казалось, сам воздух сгустился так, что было невозможно дышать. Схватив жену в охапку, Гуров почти оттащил ее в спальню и бросил на кровать, а сам рванул обратно и увидел Лешего уже в прихожей. Выражение его закрытых очками глаз Лев Иванович видеть не мог, но и так знал, что ничего, кроме презрения, в них не было.

– А ведь я вас, господин полковник, мужиком считал, – ровным голосом сказал Леший.

У Гурова перехватило дыхание, он замер и закрыл глаза, словно только что получил плевок в лицо, причем плевок совершенно заслуженный. А вот когда он их открыл, в прихожей уже никого не было – Леший ушел и даже дверь за собой закрыл совершенно бесшумно, как, впрочем, и все, что он делал.

«Господи! – мысленно простонал Лев Иванович. – Ну, за что мне все это? И кой черт принес Марию сюда ни свет ни заря? И кой черт толкнул меня с ней вообще связаться? Вот Гордей! Он за свою приемную мать на костер взойдет и не дрогнет! Он свою жену любит так, что, пожелай она, будет ей пятки три раза в день целовать: в завтрак, в обед и в ужин. Он для них луну с неба достанет. Но хозяин в доме он! И его слово – закон! И ни одна из них, если им скажут чего-то не делать, никогда в жизни его не ослушается! А я? Я же сказал Гордею, что жены дома не будет, и именно поэтому Леший так свободно и пришел. А если бы вдруг Марии вздумалось среди ночи приехать и остаться ночевать? Как бы я ее тогда спровадил? Под каким предлогом? А утром не я, а она бы его на кухне увидела? Вот уж крику-то было бы! И объясняйся с ней потом! Послал бог женушку! Хотя тут уж скорее дьявол свою грязную лапу приложил. Актриса она, видите ли! Привыкла к тому, что весь мир вертится исключительно вокруг нее! Всем законы писаны, а ей одной – нет!»

В душе Гурова бушевали такие страсти, его охватило такое бешенство, что он счел за благо сейчас с женой не разговаривать от греха подальше, а пошел на кухню и, собрав все документы, отнес их в гостиную и запер в письменный стол, а потом начал мыть посуду. Закончив, он сел к столу и тоскливо подумал, что сигарет в доме нет, а то бы он сейчас с удовольствием закурил, чтобы успокоиться. Пришлось обходиться проверенным средством, то есть коньяком. Решив, что он уже в состоянии нормально общаться, Гуров пошел в спальню. Мария сидела на пуфике, как на троне, и встретила мужа гневным взглядом.

– Кто это был? – холодно спросила она.

– Я тебе уже все объяснил, – сухо ответил он.

– Неправда! – почти крикнула она. – Я людей чувствую! Это страшный человек! От него смертью пахнет! От него могильным холодом тянет!

– У тебя слишком богатое воображение, – тем же тоном продолжал Лев Иванович. – Это самый обычный человек.

– Ты врешь! Ты мне все время врешь! – истерила Мария.

– Если я тебе чего-то не говорю, то только для твоего же блага, – объяснил он. – А сейчас мне и скрывать-то нечего: это действительно знакомый моего знакомого.

– И поэтому ты меня взашей из кухни вытолкал? – бушевала она.

– Но только после того, как ты меня самого отпихнула, чтобы туда ворваться, – напомнил Лев Иванович.

– Я такая страшная, что меня нельзя показать людям? И с каких же пор ты стал меня стыдиться? – язвила она.

– И опять для твоего же блага, потому что этот человек придерживается патриархальных взглядов и ненавидит женщин, которые стремятся командовать мужчинами. Или ты хотела, чтобы он высказался тебе в лицо по полной программе в соответствующих случаю выражениях? А он, поверь, это может! Так что выслушала бы ты немало интересного в свой адрес! – В общем-то, это практически соответствовало действительности.

– Врешь, Гуров! Причем бездарно! И как я только могла столько лет прожить с отъявленным вруном! – воскликнула она и заплакала.

Испытанное средство всех женщин: если чувствуешь свою вину, то переходи в наступление, а если это не поможет, то плачь. Гуров совершенно не мог выносить женских слез, и Мария об этом знала, но сейчас он спокойно смотрел на нее и не делал ни малейшей попытки сесть, как раньше, рядом с ней, обнять, прижать к себе и начать успокаивать. Решив, что плачет недостаточно выразительно, она принялась рыдать, но Гуров на это отреагировал опять по-новому: он пошел в кухню, принес брызгалку для белья и побрызгал на нее. Куда только слезы делись! Она возмущенно уставилась на него – ну, просто королева в гневе! – и не унизилась до вопроса, ожидая, что он объяснится сам, что Гуров и сделал, но только не в том ключе, в котором она ожидала:

– Маша! Тебе русским языком было сказано здесь не показываться. Объясни мне, зачем ты приехала сюда ни свет ни заря и даже звонком о своем приезде не предупредила?

– С каких пор я должна предупреждать о приезде в собственный дом? – она гордо вскинула голову.

– Маша! – Гуров собрал воедино остатки терпения и старался говорить очень спокойно и рассудительно. – Мы тебе внятно объяснили, что заняты сейчас очень важным делом. Ты чего-то не поняла, потому что у тебя временное помутнение рассудка приключилось? Объясни теперь мне, но очень доходчиво, зачем ты приехала? Ты ожидала застать здесь женщину? Я когда-то давал тебе повод подозревать меня в неверности?

– Ты и неверность – понятия взаимоисключающие! – хмыкнула она, словно ее гораздо больше устроило бы, будь это иначе.

– И именно поэтому ты, не удовлетворившись моим объяснением, отбросила меня и ворвалась в кухню? – уточнил Гуров.

– Подумаешь! – вздернула она плечи. – Обычное женское любопытство! Такая милая маленькая слабость!

Она продолжала еще что-то говорить на эту тему, но Гуров ее уже не слушал, а думал: «Пой, пташка, пой! Ревность непонятно с чего в тебе, голубушка, взыграла. Вот и рванула ты без звонка, чтобы меня с поличным накрыть! Не иначе как история Васильева тебя вдохновила. А вот то, что ты меня своим приездом и лобовой атакой на кухню в глазах Лешего ниже уровня канализации опустила, тебе плевать! Да что там Лешего? Любого нормального мужика!» – и чувствовал, что снова начинает заводиться.

– Маша! Ты мне так и не сказала, зачем ты приехала, – напомнил он, перебив ее.