Мельком бросаю на мать взгляд, и понимаю – не взбрыкнет. Характера уже нет, от жизни лишь тень от тени, и без отца она не проживет. И без жалости к самой себе, которой мама упивается, и без которой жить не может.

- Хорошо, я скажу, - почти задыхаюсь от осознания, что скажу, наконец, то, о чем с детства мечтала. – Я мечтала, чтобы ты умер. Представляла это перед сном. То время, что ты в командировках проводил было самым счастливым, ведь дом превращался из тюрьмы в нормальный дом. И… и я подругам врала, не рассказывала ничего – стыдно было! Ты ужасный отец, папа, ужасный! Я не понимаю, как можно издеваться над другими людьми, удовольствие от этого получать – такие в тюрьме сидеть должны, всеми презираемые. Я ненавижу тебя, и… и прощаю.

Хотя прощения ты не попросишь никогда.

Выдыхаю, ощущая тянущее опустошение, и больше не жду удара. Прислушиваюсь к себе, забыв обо всех: страх не исчез по мановению волшебной палочки, он остался, но легче стало.

Немного. Но это уже хоть что-то.

- Ты все сказала?

- Пожалуй, да, - отвечаю я. – Когда я уйду, ты на маме злость срывать будешь, раз на мне не получилось?

Папа зубы сжимает так, что скрип до меня доносится. Скрежет, как у больного зверя.

- Не буду, - выплевывает отец. – Я уж думал, что ты мужчину своего привезла, чтобы он со мной поквитался. А он сидит тихо… странно, - папа поворачивает голову к Максу, и спрашивает: - Почему за свою женщину не вступаешься?

Макс бросает на меня вопросительный взгляд, и я отрицательно качаю головой.

- Он вступается. Просто ты, папа, этого не видишь. Кулаками махать просто – для этого лишь физическая сила нужна… да ты все-равно не поймешь, - поднимаюсь со стула, и кладу Максу ладонь на плечо. – Завтракать с вами я не стану.

Подхожу к маме, отчетливо понимая, что в последний раз ее вижу. Иду как сквозь густой, ватный туман эти три шага, растянувшиеся на вечность, и крепко обнимаю ее.

Крепко, и безответно.

И ведь не спасти ее. Никак не спасти, ведь она того сама не желает. Сжилась, смирилась, что когда-нибудь отец ее…

Нет, не стоит об этом думать. Но все-же…

- Мама, - шепчу ей на ухо, - хочешь, едем с нами? Бери паспорт, загранник купим, и едем! Он тебя не найдет, Макс защитит и обеспечит. Папа… он же тебя убьет рано или поздно, ты понимаешь это?

- За столько лет не убил, - отвечает мама, и я размыкаю объятия, на которые она не ответила.

Но глядит с сожалением, и с горькой виной, которую все же чувствует передо мной.

- Пока не убил, - кривлю губы, но киваю.

Я ведь знала, что так будет. Что она откажется, но не попытаться не могла. Может, останься я здесь на месяц, два, три, и терзай маму ежечасно… может, она бы согласилась на собственное спасение. Да только вернулась бы к отцу спустя неделю, что вероятнее всего.

Созависимость.

- Прощайте, - выдыхаю, беру Макса за руку, и почти бегом покидаю родной дом.

А мысли в голове идиотские: сохранила ли мама мои детские рисунки, лежит ли на антресоли старая пластмассовая лягушка, которую я в детстве обожала. И стихи Агнии Барто, которыми зачитывалась – лежит ли маленький сборник на подоконнике, рядом с утюгом?

Не вернуться, не проверить.

И хорошо.

- Все? – спрашивает Макс.

- Все, - отвечаю ему, и мы спешим в гостиницу.

Скоро вылет, а я так и не уточнила у Макса, куда. Как он и просил, ткнула пальцем в глобус, а он билеты взял.

Надеюсь, не в Мавританию.

А то с моим везением…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Макс

- Ты уверен?

Марго, как и любая женщина, интересуется, когда назад не повернуть.

Как же это типично.

- В чем, дорогая? – усмехаюсь, делая вид, что не понимаю, о чем она спрашивает.

- Что готов все бросить. Ты уверен, Макс?

- Уверен.

И это правда. Наверное, если сравнить меня с тем же Громовым, который кайф ловил от какой-никакой, но власти, то я…

… я больше делал вид.

Да, бабки - это круто.

Да, трахать красивых баб, делающих вид, что я самый-самый – льстило.

И нравилось то, что некоторые кабинеты уважаемых кем-то людей я мог с ноги открыть.

Поначалу и я перся от этого, упивался, а затем приелось. Не то, чтобы надоело, но это не то, что счастливым делало.

- Думаю, ты обманываешь, - с укоризной в голосе произносит Марго, и вид ее в темно-рыжем, ржавом парике, непривычен.

- Думаю, ты загоняешься, - отвечаю ей в тон, и девушка поджимает губы.

Женщины! Нашла время пристать.

- Я ведь уже говорил тебе, что выбор свой я сделал, - терпеливо начинаю я, но Марго перебивает с раздражением.

- Я не о выборе, а о том, что… ну, чего ты сам хочешь? – она быстро шепчет, стараясь не привлекать к нам внимания в полупустом аэропорту Перми, из которого я и решил вылететь. – Это ведь неправильно, что только ты должен подстраиваться, Макс. Я… я люблю Марину, я рассказывала о ней, но я не такая, как она. И готова к компромиссам. Если все это делает тебя счастливым, то мы можем остаться, и я не стану тебя упрекать. Клянусь, не стану.

Знаю.

Не станет. И к компромиссам готова, да. Вот только я и сам, как оказалось, хочу нормальной жизни.

Отмыться хочу от всего, лучше стать. Замолить грехи не выйдет, да оно и не нужно – они всегда со мной будут, и совесть меня не грызет, но…

- Я хочу уехать, Марго, - искренне признаюсь ей. – Мне все надоело. Я чему по малолетке научился – так и жил, а ведь мне тридцать уже. Так что тебе придется приложить немало усилий, чтобы из меня человека сделать.

- Дурак, - фыркает она с облегчением.

А я в который раз поражаюсь, какая Марго – девушка, состоящая из чувства вины и сожалений, готовая через себя переступать, и терпеть.