На следующий день, как и договорились, я стоял в кабинете завуча. «А, здравствуйте!» — узнал он меня и повёл в «хорошую» группу с «хорошим» руководителем. Группа была, не вся «хорошая». Во всяком случае, вся мужская половина мне не понравилась, а женская — парочка, не больше. «Ваш новый сокурсник, — представил меня завуч и добавил, — наш бывший выпускник, который, не успев защитить дипломный проект, уехал в столицу Таджикистана Душанбе, и там работал успешно на крупном заводе инженером-конструктором! Вот, что значит наш техникум, знания, которые получают наши студенты! А сейчас он приехал защищать у нас дипломный проект, потому что гордится нашим техникумом, несмотря на то, что в Душанбе есть такой же техникум! Но он хочет иметь диплом именно нашего техникума! Патриот, можно сказать: за семь тысяч километров приехал, только из-за того, чтобы в дипломе стояло — БМТ!». Я чуть было не зааплодировал, но скромно улыбнулся и сказал: «Спасибо». Завуч пожелал мне успешной защиты. Я чуть было не ответил: «От вас зависит!». И он ушёл, оставив меня одного с руководителем проекта и студентами. После такой речи завуча руководитель проекта боялся ко мне подойти и спросил, какую тему я хочу: «Есть тема — спроектировать участок механического цеха для производства детали „шпиндель“ токарного станка, и есть — для производства детали „кулачок“ токарного полуавтомата», — представил он мне на выбор. «Кулачок!» — выпалил я, и все рассмеялись, а руководитель был заметно разочарован. «Кулачок» — маленькая деталь! Я их, эти кулачки, когда-то во время практики на заводе «Комсомолец» сверлил и тут же выбрасывал в туалет, если брак делал! После речи завуча руководитель, вероятно, ожидал, что я скажу: «Такая простая деталь — кулачок! „Шпинделя“ дайте мне, „шпинделя“! А я такой специалист — выбрал всего лишь маленький кулачок!» Чувствую спиной, на меня кто-то смотрит, повернулся в ту сторону: ба, Юля — соседка, которая мне в 14 лет записки писала! Мир тесен, тем более в Бердичеве! Такая встреча! Ну, ничего, думаю — дурак был, что тогда отказался, подросла за последние шесть лет! Вполне теперь «съедобна»! Вот теперь пиши, пожалуйста, и я ей улыбнулся. А она взяла и отвернулась с безразличным видом. «Такая неблагодарность! — подумал я и разочаровался в человеке. — Что ж тогда надо было мне шесть лет назад морочить голову, если любовь так взяла и прошла — всего за шесть лет! Как будто не было этого всего!». Обидно стало за её забывчивость и непостоянство чувств! Ну, что ж! Как, поется: «Отцвели уж давно хризантемы в саду!..».

Получив тему проекта, осталось лишь проект сделать. В этой группе сидели и стояли целыми днями у кульманов и творили, но это было для меня немыслимым, и я стал лихорадочно искать выход! «А что если твой племянник Натан поможет мне?» — спросил я у отца. «Это не только мой племянник, но и твой двоюродный брат», — ответил отец. «Что ты голову морочишь?! — поддержала меня мама. — Тебя он послушает, а его нет!» — сказала она отцу. «Когда что-то надо, так он племянник, а так нет! Я к нему не пойду!» — упёрся отец. «Конечно, тебе твои дети никто!» — сказала мама. «Ты сама виновата, что такие отношения», — продолжал упираться отец. «Да, он такой же хороший, как и вся ваша родня!» — согласилась мать. Натан был «светило» на заводе «Прогресс» и очень осуждал моего брата — своего двоюродного брата, за то, что он плохо учился в техникуме в своё время. Сам Натан, как говорила мама, плохо учился в школе, но затем окончил техникум и даже политехнический институт и вырос на заводе «Прогресс» до руководителя конструкторской группы (за 100 рублей), что, по рассказам его сотрудников, мало для его способностей — ничто! Немногим выше, чем я в Душанбе по справке БМТ работал. Отец «сломался» и обратился к Натану. Тот согласился, но велел мне присутствовать при его творении. Это мне уже было знакомо: я и, когда брат делал — присутствовал. Конечно, это удручало, но все же намного лучше, чем простаивать в техникуме и самому делать! Тем более что кроме директора, как я убедился, меня там уже никто не любит! Дело происходило у Натана дома. Он редко бывал у нас, а мы у него — ещё реже, во всяком случае, я. И для меня всё там было ново и удивительно. Чувствовалось, что и он не знал точно, сколько у него детей, а их было трое или четверо сыновей: пяти, семи, десяти, четырнадцати лет. Все похожи, как две капли воды, на него: худые, высокого роста, с большими ушами, как парашютисты! Они бегали по столам, шкафам, прыгали на кровать со шкафа, затем на пол, затем опять на шкаф, вылезали из-под кровати. Похожесть не позволяла их точно пересчитать. А Натан сам вздрагивал, когда то один, то другой откуда-то выпрыгивал или вылезал. Но он не вмешивался в этот процесс, а его жена Нина — толстая с черными усиками, которой, как и Натану, было сорок лет, просила его вмешаться и прекратить безобразие. Так продолжалось две недели ежедневно, пока мой проект не был готов. Я поражён был Натаном, его талантами, трудолюбием.

Наконец, настал день третьей попытки. День волнительный, торжественный, и день последней попытки состояться в роли дипломированного технолога по обработке металлов резанием. На защите присутствовал отец и Хейфец Гена, которые сидели в конце зала. Председателем комиссии был тот же самый секретарь горкома партии — Гуменюк, а его заместителем — директор техникума. Дошла моя очередь развесить чертежи, сделанные Натаном. Объяснительную записку на 100 листах с расчётами, сделанную тоже им, подал торжественно комиссии. Можно, таким образом, сказать: «Музыка и стихи, написанные Натаном, в исполнении дипломанта всеукраинского и всетаджикского конкурсов артистов драмы»! Чертежей Натан аж восемь листов натворил! Можно себе представить, если этот «кулачок» несчастный столько потянул, сколько бы потянул «шпиндель»?! Я начал взволновано и торжественно, но слегка сдавлено. Доложил, как мог, показал чертежи и стал ожидать нападений и вопросов «с камнем за пазухой». Гуменюк задал первый и ехидный вопрос, что-то о марке стали, что туда входит, сколько углерода в процентном отношении, железа, о какой-то марке легированной стали. «Далась она им — эта сталь!» — немного задумался я, но тут услышал голос моего недавнего друга, давнишнего врага — директора техникума, который правильно оценил мою задумчивость. «Я хочу немного рассказать, — начал он, — об этом нашем студенте, который подтвердил высокий уровень знаний нашего техникума и в далёком Ташкенте», — так он обозвал солнечную столицу Таджикистана. Сработало мнение, что евреи прячутся до сих пор именно в Ташкенте! Я, конечно, не стал всех разочаровывать и поправлять и позволил директору продолжить, как конферансье, представить еврейского артиста, его успехи и достижения на ташкентских сценах и подмостках. Хотя аплодисментов и не последовало, но не последовало и вопросов и, пошептавшись, директор и Гуменюк, который когда-то, во время учёбы брата, сам был директором этого самого техникума, сказали мне по-доброму: «Идите, вы защитили». Два года я ждал и шёл к этому — краткому, но емкому — «защитили»! Защитил свои знания, свой доблестный труд, доброе имя БМТ! Свершилось! С лёгким головокружением от успехов вышел я в коридор, где ко мне тут же подошли и поздравили и отец, и Хейфец Гена, и в таком составе пришли домой. Мать сказала: «Ну, что я тебе говорила, если Розочки нет, то ты защитишь!». От брата принесли телеграмму: он сдал вступительные экзамены на вечернее отделение юрфака Душанбинского университета. Это означало, что он не собирается в Бердичев возвращаться. «Не езжай туда — там Розочка!» — посоветовала мама. Как всегда в подобных случаях, мне в голову глупость из моего детского периода пришла — мои первые стишки: «Не ходите бабы низом, там живут одни киргизы! Они злые, как собаки — разорвут п… до с…!». Но мама хотела, оказывается, совсем другое предложить: «Твой папочка, если захочет, устроит тебя на работу на завод „Прогресс“», — что для меня означало такой же исход. Кроме того, от этих слов и в особенности — «Прогресс» — меня вновь затошнило, и я стал готовиться к возвращению в Душанбе. Бердичев свою роль для меня полностью выполнил, как ступень ракеты, которая вынесла меня после успешной третьей попытки на орбиту, и теперь её — эту ступень — можно было отбросить. «Правильно, поезжай, — передумала мать, — может, и мы обменяем квартиру на Душанбе. Подойдите к родственникам Рот — они хотят поменяться». — «Хорошо, — сказал я, — подойдём», — чтобы мать не расстраивать, что уже селёдочкой у них полакомились. Приятно было слышать, что она согласна поменяться на Душанбе. Отец на неё скептически посмотрел. «Он всегда был нерешительный, — заметила его скепсис мать. — Если бы не я, то все родственники погибли бы от немцев. Я всех вывезла в Казахстан! Не слушай своего папочку и поезжай! Я тоже приеду, а папочка твой пусть здесь остаётся!». Переговорив с братом по телефону, из переговорного пункта бердичевской почты, стал собираться в обратный путь. В этот раз решил лететь самолётом из Москвы, а до Москвы ехать поездом. Бердичев ещё не обзавёлся своим аэропортом, и корабли не заходили в бердичевскую гавань под гордым названием «река Гнилопять». С дипломом в кармане, марки БМТ, второй раз отправился на вокзал. Из провожающих на перроне стояли отец, Хейфец и Стасик. Отец просил писать. Я ему посоветовал серьёзно подыскивать желающих на обмен на Душанбе, а мы будем этим в Душанбе заниматься. «Глупости, — сказал отец, — она завтра уже передумает». Попрощался с Хейфицем и Стасиком. И из окна отходящего поезда видел, как все трое пошли в разные стороны. И я, как всегда, занял своё место около двух старушек. Молодые тоже были, наверное, но не в моём вагоне. Москва встретила морозом — минус 30 градусов, а дальше пересел на самолёт Москва-Душанбе. Всё же лететь приятнее и быстрее. Через четыре с половиной часа самолёт, пролетев над Аральским морем, горами, совершил посадку в аэропорту Душанбе.