— Это ты, София? — спросил я.

Это была София. «У нее голос покойного деда».

— Как похороны?

— Народу было полно. Все даже в церковь не смогли поместиться, хотя та не маленькая. Пришло много бывших партизан из Освободительной армии, с большим уважением о дедушке говорили. А когда прощались с ним, пальбу устроили.

— Ты раньше бывала на похоронах?

— Нет, никогда. Не знала, как себя вести, куда себя девать. В конце концов встала рядом с подсвечником на ножке, где десятки свечей горели. И во время отпевания только на них и смотрела, не отрываясь.

Ее рассказ прервало рыдание. Я услышал, как она сморкается.

— А они все таяли, таяли… Новый приходский священник велел установить над свечами вытяжку, как у Навсикаи на кухне. Пока мы шли к могиле, я рассмотрела одного за другим всех своих родственников. У всех лица были расстроенные, какие-то изможденные. Будто дедушкина смерть у каждого чуточку жизни отняла.

Она снова умолкла.

— Я и не знала, что всю церемонию гроб остается открытым. Дедушке под спину кучу подушечек подложили, словно собирались подать ему завтрак в гроб.

Она тоже попросила меня поставить на Афоне свечку.

— Смерть колеблет наши убеждения. Заставляет сомневаться и верующих, и неверующих.

Мало-помалу ее голос становился не таким мрачным.

— Я нашла фотографию тех женщин-партизанок, которые плясали на площади Карьеса. Дедушка хранил ее среди бумаг. Там виден даже монах, хлопающий в ладоши!

— Как Навсикая?

— Не очень-то… Вчера всю вторую половину дня проспала, накануне у нее была бессонница… У меня впечатление, что ты уже давным-давно уехал.

— У меня тоже.

Я опять смотрю в окно. Вижу отражение официантки, стоящей за стойкой. Дождь сегодня ни на миг не прекращался. Интересно, у монахов есть зонтики?

— Ну конечно, — отвечает мне таинственный голос. — Зонты были изобретены монахами, потому они и черные.

В полдень, в ресторане, я очень мало говорил с Везирцисом. Его окружало человек десять, включая президента университета. Везирцис проявил любезность, представив меня как своего ассистента, чтобы оправдать мое присутствие на обеде. Мне пришлось сесть в самом конце стола, на единственном свободном месте, но я не пожалел. Мой сосед справа оказался французским профессором, который время от времени преподает археологию в Фессалониках. Я страшно обрадовался, когда он назвал мне свою фамилию: это оказался не кто иной (осмелюсь употребить оборот, которым часто пользовался Александр Дюма в «Черном тюльпане»), как Базиль Прео.

— Так вы Базиль Прео? — воскликнул я, отодвигая свой стул, словно собирался вспрыгнуть на стол и заплясать.

— Да, это я, — подтвердил он немного смущенно.

У него были совсем седые волосы и дрябловатое лицо. Я объяснил ему, что читал его статью в бюллетене Французской школы в Афинах и что она была мне очень полезна, поскольку я готовлю курсовую на ту же тему.

— Сами понимаете, что встреча с вами — для меня огромная удача.

Он адресовал мне блеклую улыбку.

— У меня не больше сведений, чем в то время, когда я писал эту статью. Святая Гора по-прежнему непроницаема. Древности, которые показывают в некоторых монастырях, большого интереса не представляют. Единственная цель этих экспозиций — обезоружить тех, кто критикует монахов за отказ разрешить раскопки.

У него был легкий акцент, но по-гречески он говорил так хорошо, что я слушал его с восхищением.

— На том месте, где сегодня оливковая роща монастыря Констамонит, находился город Фисс. Монахи продолжают брать камни из его руин и огораживать свои поля.

Еще он мне сказал, что мне нет необходимости искать труд Царнта, потому что недавно появился большой том, в котором собраны все написанные на сегодняшний день работы о наиболее отдаленном прошлом Афона. Я нацарапал название книги на бумажной салфетке с Таниным телефоном, равно как и название издавшей ее организации — Центр сохранения афонского наследия.

— Его офис находится в министерстве Македонии и Фракии, — вмешался мой сосед слева.

Мы еще не были представлены друг другу: он назвался Яннисом Цапакидисом, секретарем Инженерной палаты Центральной Македонии. Оказалось, что он уже не первый год заседает в административном совете этого Центра.

Я подумал, что мои силы на пределе и я уже не в состоянии усвоить малейшую информацию. Съел немного салата, кусок хлеба, выпил полбокала вина. На другом конце стола Везирцис весело болтал с президентом университета и главной редакторшей радиостанции. По всей видимости, об уходе жены он больше не думал. Не слышно было, чтобы кто-нибудь тут упомянул студенческую забастовку. Я допил свой бокал.

— И чем занимается ваш Центр? — спросил я у Цапакидиса.

— Он отвечает за работы по укреплению и реставрации афонских зданий. Многие из них десятилетиями были заброшены и в 70-х годах грозили разрушиться окончательно. Центр совместно с заинтересованными министерствами и Священным Собором принял меры к их спасению. И действительно, за последние двадцать лет с помощью государства были проведены огромные работы. Но, в основном, их финансирует Брюссель, и это несмотря на оппозицию многих депутатов Европарламента, которые не понимают, почему женщины должны платить за восстановление монументов, которых никогда не увидят. Вклад Европейского союза достигает примерно трехсот миллионов евро.

— Я слышал, что монастыри Эсфигмен и Констамонит отказываются от помощи Союза. Они там убеждены, что эти деньги — от евреев и франкмасонов, — сказал Прео.

Президент встал, чтобы произнести тост за моего профессора. Упомянул, что они встретились в армии, куда оба были призваны. Везирцис тогда вернулся из Парижа, где только что закончил учебу. В то время у него была подружка-француженка.

— Ее ведь звали Шанталь, верно?

Везирцис кивнул. Мы тоже все встали, чтобы выпить за его здоровье. Мне захотелось чокнуться с ним, и я обошел вокруг стола.

— Получишь триста евро из стипендиального фонда, — шепнул он мне тихонько, словно эта сумма была способна вызвать чью-то зависть.

«Скажу Навсикае, что она угадала».

Он вручил мне фотоаппарат и две кассеты с пленкой.

— Твоя работа гораздо важнее, чем ты думаешь, — добавил он тем же конфиденциальным тоном.

Я вернулся на свое место, окрепнув духом.

— О чем речь?

— Мне не часто удавалось найти общий язык с настоятелями, — пожаловался Цапакидис. — Они питают глубочайшее презрение к греческому государству и не выносят его контроля. Уверяют, что сами способны позаботиться о памятниках Афона — дескать, сохраняли же их тысячу лет. Но беда в том, что на самом-то деле они нисколько о них не заботились. Целый монастырь, Ставроникита, едва не обрушился в море. А их начинания порой просто губительны. Они попытались, например, подновить церковь в Карьесе, самую древнюю на полуострове, используя для этого тонны цемента. Замуровали вентиляционные отверстия, в результате чего стали гибнуть знаменитые фрески Мануила Панселина на внутренних стенах, а они датируются XIV веком.