— В том, что неправду не только народу, но и тебе говорил. Не сын я Грозного царя, не царевич Дмитрий Иоаннович, — с таинственным видом сообщил ей Григорий Отрепьев.

Ксения невольно вздрогнула, выслушав это признание. «Уж не проверяет ли меня Самозванец? Но зачем ему это?», — с беспокойством подумала она, рассматривая его округлое лицо при свете закатного солнца.

— Так кто же ты, великий государь? — тихо спросила девушка, опасаясь сказать что-то не так и быть обвиненной в государственной измене. Ей подозрительный разговор с Самозванцем все больше начал напоминать подстроенную ловушку, с помощью которой Лжедмитрий захотел избавиться от нее, когда она стала ему не нужна после получения письма воеводы Мнишека.

— Побочный сын ясновельможного короля Речи Посполитой Стефана Батория, — внушительно произнес Самозванец. —

Мой батюшка, король Стефан, устав от долгой и бесплодной войны с Москвой, в последние годы жизни облюбовал себе замок в Неполомицах, на берегу Вислы, куда часто приезжал охотиться. Однако короля манила не столько дичь, водившаяся в окрестных лесах, сколько красивая дочь управляющего замка Анелька, моя матушка. Матушка благосклонно приняла королевские ухаживания, и вскоре у неё родился я. О том, чей я сын, точнее — кто мой отец, я так и не узнал при жизни матушки, постригшейся в монахини. Зато скитаясь по монастырям в Литве и Московском царстве я услышал об убитом когда-то в Угличе царевиче Дмитрии и, слушая эти рассказы, вспомнил всё, что говорила матушка о моем высоком монаршем происхождении. Тогда меня поразила внезапная мысль: «Уж не я ли царевич Дмитрий?» Постепенно я так свыкся с этой мыслью, что начал смотреть на себя, как на законного наследника московского престола, возвратился в Польшу и объявил себя царевичем Дмитрием. Польская шляхта сразу признала во мне принца, и канцлер Ян Сапега тоже заявил, что я побочный сын Стефана Батория. Царевнушка, видишь бородавки на моем лице?

— Да, — удивляясь необычному вопросу ответила Ксения. Обычно люди не заостряли внимание на не красящую их внешность выступы телесного цвета.

— Вот, это прямое доказательство моего королевского происхождения. У польского короля, у Батория тоже была подобная бородавка у правого глаза, — подняв вверх указательный палец, торжественно объявил Григорий Отрепьев. — Сыном я прихожусь достославному королю, и мое имя — королевич Владислав!

Ксения в замешательстве молчала, все еще не понимая отчего Самозванец пустился с нею в такие откровения. В то, что он польский принц ей было трудно поверить, слишком выдавал Отрепьева выговор уроженца Костромы. Самозванец пристально смотрел на нее, ожидая ее восторженных слов в ответ на его небылицы, и вдруг отчаянно закричал:

— Царевна, берегись!

Не довольствуясь словами, он тут же схватил ее в объятия, закрывая своим телом от смертельной опасности. Оторопевшая Ксения увидела, как зловеще жужжащая стрела вонзилась сзади в спину Самозванцу и замерла, лишь колыхнулось бело-красное оперение. Она осталась жива благодаря молниеносной реакции Григория Отрепьева, но сам он серьезно пострадал от выстрела злоумышленника.

— Великий государь, вы ранены? — дрожащим от волнения голосом спросила у него Ксения.

— Плечо задето, — машинально ответил Отрепьев. — Вот что, Ксения Борисовна, не ходите сегодня вечером на богослужение, оставайтесь в своих покоях. А я расследую, кто тут засаду устроил в дворцовом саду прямо у меня под носом.

Ксения молча склонила голову в знак согласия и после прощания с Самозванцем вернулась на женскую половину дворца под охраной двух стражников. Очутившись в безопасном месте, в своей горнице, она долго не могла успокоиться после покушения на ее жизнь и желание увидеть Петра Басманова, главного своего защитника и любимого жениха, сделалось нестерпимым. Царевна призвала к себе верную горничную Дуняшу, и давая «угорскую» золотую монету сказала:

— Дуня, отправляйся в Стрелецкую слободу и отдай «угорку» Петру Федоровичу. Ничего ему не говори, он сам знает, что нужно делать.

— Слушаюсь, царевна, — низко поклонилась ей Дуняша и заспешила к своему дяде конюху Степану, чтобы он отвез ее куда велела ей ее молодая хозяйка.

После ухода Дуняши Ксения села у окна и стала смотреть во двор, с надеждой ожидая что вот-вот появится ее жених Басманов. Время как никогда тянулось медленно и нехотя, словно сонно и неторопливо текла река в жаркий летний полдень.

Осенние сумерки наступили быстро, и во дворе трудно стало что-либо разглядеть кроме ходящих дозором стрельцов с зажженными факелами. Ксения поняла, что ей вряд ли стоит рассчитывать увидеть Петра в ближайшие часы. Уже ночь наступила, Дуня могла не застать на месте воеводу или же у него дело неотложное нашлось, не до невесты ему в эту позднюю пору.

Дочь Бориса Годунова решила, что утро вечера мудренее и пошла в опочивальню, оставив свои попытки высмотреть суженого еще на его подходе к дворцу. При свете одинокой свечи она сняла с своей головы парчовый почелок, украшенный янтарем и жемчугом и стала задумчиво расплетать тугую косу, глядя в окно на ночное небо с полной луной. Звезды накануне Покрова высыпали большие и яркие, они казались вратами в лучший мир, где не было ни злобы, ни ненависти, а была любовь и безграничное счастье. Ксения не сомневалась, что ее родители и юный брат находятся на этой неизмеримой небесной высоте и Бог по своему милосердию воздал им за их земные страдания и напрасную людскую клевету. Ну, а ей оставалось надеяться только на любящего ее жениха, и Ксения прошептала молитву о скором удачном замужестве, глядя на иконы в красном углу:

— «Покров Пресвятая Богородица, покрой мою буйную голову жемчужным кокошничком, золотым подзатыльничком!»

В углу возле изразцовой печи что-то зашуршало, и Ксения обернулась в ту сторону с опасливой мыслью — неужто домовой⁈ Однако пришелец оказался для нее хуже домового. К ней двигался, пьяно улыбаясь Григорий Отрепьев, и по всему было видно, что он, как и днем, намеревался вести с нею обстоятельную беседу.

— Великий государь, что привело вас ко мне? После ранения вам нужно лежать в постели для скорого исцеления, — сказала, невольно отступая от него Ксения.

Но благоразумные слова Ксении в эту ночь не действовали на влюбленного Самозванца. С первой встречи он был покорен ее красотой, а сладость близости прекрасной дочери Бориса Годунова, попавшей днем в его объятия, окончательно одурманила его разум.

— Царевнушка, нет мне без тебя покоя! — заявил нынешний властитель Москвы сестре убитого царя. — Не