– Гад он.

– Сволочь.

– Как он мог?

– Как ты могла?

– А ты?

– Все равно он гад.

– И сволочь…

Унизительно было очень. Вот так сидеть голыми задницами на асфальте и плакать. Трахнули их и выбросили, как использованные презервативы. И это их, королев мира практически. Как он мог, как посмел?! Да кто он вообще такой? В глазах Антуанетты вспыхнул огонь мести.

– Слушай, подруга, я вспомнила, ты же бог у нас. А давай он раскаиваться будет неделю… нет, месяц… нет, вообще всю жизнь. Или лучше развей его по ветру. Или в жабу преврати, как официанта. Помнишь?

Алик вспомнил, все вспомнил. Удивительное дело, за время их существования в образе девочек он начал забывать, что он бог. Не важным казался этот факт, гораздо важнее было; кто как на него (на нее?) посмотрит, что скажет вон тот красивый парниша и правильно ли облегает грудь лиф вечернего платья. Даже гогот и восхищенное цоканье миниумов в ее сторону казались важнее. Как будто пелена глаза застилала. Вуаль. Он не поглупел, нет. Внутри он оставался все тем же циничным, усталым делягой из Москвы, неожиданно сошедшим с ума и ставшим богом. А снаружи… Мир искажался. Вуаль причудливо преломляла окружающую действительность. Перед Аликом раскрылась тысячелетняя тайна загадочной женской логики.

– Так, значит, они не дуры, как я раньше думал. Значит, все эти немотивированные истерики, глупые эсэмэски, идиотская самоотверженность, умопомрачительная подлость и прочая чушь – не следствие врожденной тупости. Просто вуаль искажает. Способ жизни у них такой. Сверхзадача неосознанная, родить, жизнь продолжить. Отсюда все. И между прочим, в этом есть правда, большая правда. Чуждая мужикам, но правда. Правдивее нашей будет. Вернусь в Москву, надо для жены что-то хорошее сделать. Показать ей, что понял ее. Куплю что-нибудь дорогое. В театр сходим. И перед Наташей извинюсь. И тоже куда-нибудь сходим.

– Ну так чего, будем козла в жабу превращать? – прервала размышления Антуанетта.

– Козла в жабу? Будем. Всех будем. А ты пока раскаивайся давай.

– За что, Алика?

– Сама знаешь за что. Видела вчера, что я не в адеквате, и подсуетилась сразу. И не Алика я тебе, а Господь Всемогущий. Поняла?

– Поняла, – обреченно вздохнула Антуанетта и начала покаяние.

Алик товарища (подругу?) не слушал. Он размышлял, не стоит ли закончить эксперимент с девичеством. Вроде бы испытал уже все. Решил, что не стоит, уж больно приятно было быть бабой. А еще очень хотелось влюбиться и родить от любимого. Почувствовать, что это такое вообще…

Антуан оказался шлюхой. После случая с благородным рыцарем он (она?) стал давать всем подряд. Правда, с богом в постельных делах предпочитал не пересекаться. С ним была другая проблема. Алик замучился делать ему (ей?) безоперационные аборты. Контрацептивов Антуанетта не признавала. Таблетки, видите ли, портят фигуру, а презервативы убивают ощущения. Конечно, хорошо ей, когда господь личным гинекологом работает. Даже наказать ее как следует не получалось. Ведь теперь Алик понимал женщин. Просто бесится девка. Ищет оптимальный путь для продолжения жизни. Глупо, но ищет. Не виноватая она, он сам пришел, гормон этот проклятый. Может, и найдет. Хотя шансов, конечно, мало.

Алику после прозрения стало намного хуже. В вуали появились дырки. Нет, он еще флиртовал с мужиками и даже спал с ними. Но все было не то. Только удавалось забыться, почувствовать себя беззаботной, неотразимой Аликой, даже влюбиться почти, как сразу неприглядная картина реальности лезла сквозь прорехи в вуали. Романтика разрушалась. Искренность пропадала, и все начинало походить на флирт молодящегося педика с ничего не подозревающими натуралами. Фу, отвратительно. Он снова стал чувствовать себя мужчиной и сделать с этим ничего не мог.

Кончилось все достаточно неожиданно. Однажды, после многодневной оргии, измученная Антуанетта притащилась с несчастным видом к ним домой и, смущаясь, рассказала, что она, наверное, заразилась всеми нехорошими болезнями сразу. Но было так клево, что оно того стоило. Алик взбесился. Ничего не говоря, он превратил Антуанетту снова в Антуана. Посмотрел на него и грустно сказал:

– Не достоин. – Потом посмотрел на него еще раз. Потом на себя в зеркало. Тяжело вздохнул прошептал: – Да и я не достоин тоже.

И снова стал собой. Антуан рыдал, просил вернуть женский облик. Нес какой-то бред о толерантности, о том, что он транссексуал, о том, что он, Алик, именно таким его и создал. И виноват он в этом сильно. Ему и исправлять. И лучше бы он его убил. Или не воскрешал…

Алик слушал его монолог, и на него наваливалась тоска.

«Тоже мне бог, – думал он. – Одного человека нормальным сделать не могу. А туда же, бог… Лузер я какой-то. И мир не улучшил. И зажечь, как следует не удалось. И удовольствия не получил никакого. Ничего не получил. Не сумел…»

К тоске подмешивалась тревога. Она росла. Потом заполнила все вокруг. Потом все задрожало. И внутри, и снаружи. И он оказался у себя дома на кухне перед разъяренной женой.

– А? А? Позвонить? – истошно орала Ленка. – Я сейчас позвоню, я узнаю. Посмотрим, как тогда ты запоешь. Что, испугался?

Алик смотрел на жену слегка отстраненно. Не успел еще отойти от своей бурной жизни в Либеркиберии. Отстраненность помогла. Прочел он в Ленкиных глазах страх и вопрос прочел: «Ты мой? Я твоя? У нас же дети, их растить надо, на ноги ставить. Так ты мой все еще?»

Жена кричала от страха. Что вот, появилась какая-то чужая самка в их жизни. Молодая и красивая, наверное. И он, Алик, может соскочить к ней, и мир тогда разрушится. И снова станет холодным и опасным. И никто не защитит. И придется устраиваться самой в этом страшном и холодном мире. А на ней три комочка, три кровинушки родненьких. И одна она им будет опорой. Потому что самец, он что? Кого трахает, с кем живет – того и любит. И детей от той только любит, с кем живет. И защищает только ее…

Ленка вопила от ужаса, хотя и не ее это мысли были, не логическим путем она к ним пришла. Глубоко все сидело, намного глубже, чем в голове. В ДНК, в спинном мозге, в гормонах, в самой сути ее. Действительно, животным был этот страх.

«Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой, – пожалел себя Алик. – Тут проблемы, там разборки. Да еще понимание это дурацкое. Вот уж воистину многие знания – многие печали. Ведь не превратись я в женщину, послал бы я Ленку далеко с ее придурью. А теперь… Делать что-то придется».

Он подошел к жене, обнял ее, прижал голову к груди, стал гладить волосы.

– Лен, Леночка, успокойся, пожалуйста. Не было ничего. Придумала ты все себе.

– Точно не было? – Жена с надеждой, задрав голову, посмотрела на него. – Точно? Ты не врешь? Только работа? Детьми поклянись!

Детьми они договорились не клясться. Хотя…

– Лен, ну мы же договаривались…